На Запад переместились лауреат Сталинской премии Виктор Некрасов, нобелевский лауреат Александр Солженицын, будущий нобелевский лауреат Иосиф Бродский, около сорока менее крупных, но достойнейших писателей и поэтов – Вл. Максимов, Андрей Синявский, Ф. Горенштейн, Анатолий Кузнецов, Юрий Кублановский, Александр Галич… Уехали звезды театра – Юрий Любимов, кинематографа – Андрей Тарковский, балета – Рудольф Нуриев, музыки – Мстислав Ростропович и Галина Вишневская, всех и не перечтешь.

Самым известным из оказавшихся на Западе в третьей волне был Александр Солженицын, поселившийся, после кратковременной остановки в Швейцарии и Норвегии, в штате Вермонт, США, и работавший там над историческим повествованием «Красное колесо» до своего возвращения в Россию в 1994 г. По американским оценкам, тираж его книг в это время превысил 30 млн экземпляров. Александр Солженицын оценивался в «свободном мире» как неизмеримая величина по силе его художественного дара и по гражданскому мужеству. Хотя вскоре его авторитет среди американских либералов резко пошел вниз – они не разделяли его национально-патриотических воззрений.

В Париже Владимир Максимов начал издавать журнал «Континент», Андрей Синявский – «Синтаксис», в Мюнхене Кронид Любарский – журнал «Страна и мир», которые попадали в СССР. В Израиле выходили «толстые журналы» «Время и мы», «22», расходившиеся по всему свету. В США Василий Аксенов и Иосиф Бродский выступали перед американскими аудиториями, Мстислав Ростропович и Галина Вишневская давали концерты, а картины ряда художников-неконформистов, которых в третьей волне было много, попали в американские музеи. Возникло много газет с названиями вроде «Новый американец», но основанное русскими евреями еще до Первой мировой войны «Новое русское слово» с тиражом в 50 тысяч экземпляров оставалось наиболее читаемым.

Первая эмиграция, да и вторая, с восхищением встретила третью волну, доказывавшую, что их многолетняя жизнь за рубежом не прошла втуне. Особенно приподняло ее дух отношение к ней Солженицына, признававшего исключительные заслуги Русского Зарубежья перед Россией и призвавшего писать и присылать ему мемуары о дореволюционной России, о Гражданской войне и о жизни в эмиграции.

Разумеется, полного единства между третьей волной и первой эмиграцией не могло быть, но не было его и внутри самой третьей волны. В частности, не было единства между Солженицыным и теми, кто, по левым убеждениям, унаследованным от советского воспитания, то ли по некоторой национальной чужести к исторической России подходил сугубо критически, а иногда и просто отрицательно. Основная тема спора касалась очевидного теперь для всех провала коммунистического эксперимента. Порочна ли в основе сама идея марксизма, сама его изначальная доктрина, или идея хороша, но её не сумела осуществить и вконец извратила вековечно варварская Русь? Во втором случае от России уже нечего ждать.

Сам себя Солженицын не причислял к третьей эмиграции, поскольку не одобрял тех, кто покидал Россию добровольно, считая, что борьбу за самостояние надо, поскольку возможно, продолжать вести в самой стране, на родной земле. Он полагал себя продолжателем Белого дела, ушедшим в изгнание вынужденно, не для того, чтобы сладко жить, а для того, чтобы продолжать вести борьбу за «душу России».

Споры доходили иногда внутри «третьих» и до наветов, до полных разрывов по идейным соображениям. Попытки Владимира Максимова в Париже как-то объединить различные течения успехом не увенчались (как это случалось обыкновенно и в первые эмигрантские десятилетия). Третья волна принесла угасающей эмиграции большое оживление. Существующие журналы и газеты первой и второй волны («Новый журнал», «Вестник РХД», «Грани», «Посев», «Русская мысль) включились в полемику с новыми журналами Максимова, Любарского, супругов Синявских. Жизнь Русского Зарубежья снова забила ключом во второй половине 1970-х гг.

С расширением перестройки после 1986 г. поток эмигрантов из СССР стал быстро нарастать. Он вскоре перерос в четвертую волну эмиграции, уже вовсе не политическую, а чисто бытовую, уходившую от расстройства экономики и от нищеты, вызванных падением советской власти, и вовсе не думавшую «строить новую Россию», а старавшуюся поскорее забыть о кошмаре СССР.

В конце 1970-х гг. резко ухудшилось экономическое положение крупнейшего европейского сателлита СССР – «народной» Польши. Чтобы выправить положение, правительство Эдварда Герека стало увеличивать экспорт традиционных польских товаров – в первую очередь продуктов животноводства. Полки польских продуктовых магазинов опустели. Расцвел «черный рынок». 1 июля 1980 г. правительство подняло цены на мясо и мясные изделия. В ответ уже 12 июля начались забастовки на заводах Люблина в Восточной Польше. К люблинским рабочим присоединялись все новые забастовки солидарности. 14 августа 1980 г. забастовали огромные судоверфи им. Ленина в Гданьске. На следующий день бастовало уже 304 предприятия. Лидером рабочего протестного движения стал Лех Валенса, рабочий-электрик гданьской судоверфи, ревностный католик.

Победе протестного движения 1980 г. способствовал опыт трагических столкновений рабочих с коммунистической властью в прежние годы (в 1956 г. в Познани и в 1970 г. в Гданьске), и события за пределами Польши – в Венгрии и Чехословакии. Они были кроваво подавлены и не заставили коммунистические власти пойти на серьёзные уступки. Используя отрицательный опыт прошлого, сформировались ключевые черты польского протеста 1980 г.: во-первых, принципиальный отказ от какого бы то ни было насилия, во-вторых, объединение усилий рабочих, интеллигенции и Церкви.