Зато никаких ограничений на конкурсы египетских мудрецов (победителю — государственные премии, придворные должности).

Любой обладатель КОСМЭКа мог участвовать в конкурсе и молниеносно передавать свои ответы по радиотелефону — непосредственно в РЕКОСМЭК. (Призы: новая модель КОСМЭКа, координаты особо замечательных новых мест и ситуаций.) Всем памятны конкурсные задачи критского, халдейского, троянского жрецов и некоторых египтян. Как древние — почти слово в слово, — отвечал лейтенант Кит (из Службы космоса).

Вопрос. Что бы ты выбрал, злато или ум?

Большинство мудрецов (и лейтенант). Злато: ведь каждый берет то, чего ему недостает.

Вопрос. Как женить 100 юношей на 100 девушках, если 50 девушек прекрасны, а 50 — уродливы?

Мудрецы (и лейтенант). 50 молодых людей вносят выкуп за прекрасных, те отдают деньги уродливым. Уродливые обеспечены приданым и добывают деньгами еще 50 холостых юношей.

Вопрос. Что делать, если тоска влечет человека в дальние края?

Лейтенант (а затем мудрецы). Сидеть дома, ибо невозможно посетить дальний край без того, чтоб он не стал ближним и потому непривлекательным.

Однако захватывающий диспут, во время которого в РЕКОСМЭК поступали миллионы ответов, прекращается разгневанным фараоном: на два вопроса подряд Сенусерт отвечает раньше мудрецов, что весьма сильно роняет их в царских очах.

Вопрос. Что дальше от Египта — Крит или звезды?

Фараон. Конечно, Крит: звезды хорошо видны, а кто разглядит Крит из Египта?

Вопрос. Отчего обезьяна так похожа на человека?

Фараон. Из свойственной ей любви к подражанию.

«Истина не в вас, а тут!» — воскликнул повелитель двух Египтов, поглаживая вместительную сандаловую шкатулку…

Опозоренные мудрецы изгнаны.

Впрочем, призеры — критский жрец и лейтенант Кит — свое получают.

Его открыл Аглимс, любитель тирских кабаков, не упускавший случая нацелить туда свой КОСМЭК.

В первый вечер Каальбо — лысый, старый, коренастый, то ли финикиец, то ли сириец — рассмешил Аглимса необычайно затейливой перебранкой со злою купчихой Хабибой.

Хабиба (голосом, подобным скрежету канатов). Отродье моллюска, помесь козла и обезьяны, плевок Тифона!

— Гнилая раковина, помесь моллюска и ослицы, лысая верблюдица, — быстрой и деловитой скороговоркой отвечает Каальбо. И его голос ласков.

Хабиба хрипит, ударяет кулаком по столу, задыхается и выкрикивает проклятья и ругательства одно за другим, но злоба и хрип душат ее, и между словами образуются интервалы, в которые Каальбо молниеносно вставляет ответ.

— Пьяный отброс, — хрипит Хабиба.

— Драгоценнейшая крапива из царского сада, — отвечает Каальбо.

— Хрюкающий пес!

— Благоухающая крокодилица Египта!

— Змеиная рвота.

— Прекраснейшее подобие дохлой кобылы.

— Дурак!

Каальбо запнулся. Простейшее ругательство требует какогото особенного ответа, который куда-то запропастился. Еще мгновение, и Хабиба, вдохнув и выдохнув новое слово, победит. Кадльбо напрягается, краснеет, рот раскрыт — все за краткий миг. И вдруг только что проданный в рабство тощий ассириец, словно проснувшись, скрипуче выпаливает из угла:

— Сама дурак!

Харчевня облегченно хохочет, Каальбо подпрыгивает от восторга, тощий раб снова молчалив и безразличен, Хабиба же кидается на землю и катается с визгом и рычанием, ломая браслеты из раковин и не трогая браслетов металлических.

Высунув голову из-за столба и перекрывая ржание целой харчевни, Каальбо добивает противницу бессмысленным хриплым воем, кукареканьем и шипеньем. Купчиха же мчится во мглу, кусая до крови собственные руки и выдирая клочья волос из собственной головы. Ибо в финикийском Тире женщины сердятся очень сильно.

— Истина там, — хлопнув по черепу тощего раба, заорал Каалъбо, — истина там, как говаривает царь царей Сенусерт, поглаживая свою сандаловую шкатулку, про которую, впрочем, ничего не известно.

Вслед за тем Каальбо нашел, что день прожит хорошо, и, достав мешок, швырнул туда белый камешек («После смерти сосчитайте, каких больше: белые камни — хорошие дни, черные — плохие»). Тут Аглимс сделал гениальное предположение, что старичок не прост, и, проследив за ним, донес в Академию искусств, что открыл поэта, ибо тот весь вечер строчил что-то на папирусе, а написанное читал с завыванием, изредка вскрикивая: «О, как бы мне сказать еще не сказанное, но увы — ведь сказано-все» [Несколько перефразированный фрагмент из литературы Среднего царства.].