Парни поспешили согласиться с Михаилом Федоровичем. Он заметил краем глаза и не без удовольствия, как один из них ткнул тайком высокого кулаком в бок, предварительно тихонько чертыхнувшись. Приятно все-таки остаться победителем в споре…

Но потом Карл на правах старшего брата категорически заявил, что пока запрещает Алле заниматься теорией.

И в конце концов во время одной партии Михаил Федорович не выдержал. «Боже мой, как эта девчонка разыгрывает дебют. Что, ей трудно заглянуть в учебник?»

Нет, он этого не потерпит. Турнир турниром, победы победами, а кодекс кодексом, однако он чувствует себя обязанным вмешаться. Дайте только кончиться партии.

— Сдаюсь, — сказал двенадцатилетний перворазрядник, недавняя гордость кружка, и прикусил губу.

— Девочка, девочка, — заторопился Михаил Федорович, — давай-ка поглядим, как ты разыграла дебют. Ведь уму непостижимо…

И тут, как он потом многим рассказывал, произошла неслыханная вещь.

Между ним и девочкой кинулись, разделив их, трое здоровенных парней.

— Собирайся, собирайся, сестренка, мама ждет! — торопил один из них.

— А скажите, пожалуйста, Михаил Федорович, куда бы вы посоветовали обратиться шахматистам послешкольного возраста, если они хотят заниматься именно с вами? — крайне вежливо интересовался второй.

— Что вы думаете о встречах Алехина с Таррашом в нью-йоркском турнире шести? — настойчиво допрашивал третий.

И уже когда Аллочка исчезла за дверью, Михаил Федорович услышал мрачное:

— Большая просьба не разбирать с ней партии. Ни ее, ни чужие. Всю теорию мы берем на себя. Впрочем, хотите принять участие в эксперименте?

— Каком?

— Мы решили в полтора года сделать из Аллы мастера.

— А кто поручится, что перед нами не случай врожденной шахматной талантливости? — по-детски надув губы, мрачно спросил Тихон год и два месяца спустя, когда друзья вернулись с последнего тура женского первенства столицы. Тура, в котором Алла закрепила за собой звание мастера.

— Но я же вам говорил, что она до двенадцати лет не занималась и не интересовалась даже шашками! — возмутился Карл.

— Даю справку, — заговорил Леонид, — то ли Нимцович, то ли Тартаковер… нет, нет… ага! Акиба Рубинштейн познакомился с шахматами в восемнадцать лет по учебнику на древнееврейском языке. Попав в большой город, зашел к местным шахматистам, которые продемонстрировали гостю, до какой степени он не умеет играть в шахматы. Он исчез — засел дома за книги, а когда появился вновь вызвал на поединок чемпиона города и показал ему, кто из них сильнее.

— Вот видите? Рубинштейна же никто специально не воспитывал! Но хуже другое, — Тихон хлопнул рукой по столу, — представьте себе, что Алла не шахматный гений, а гений вообще, только прорезаться он должен был попозднее; мы направили ее дар в шахматное русло. А если она была рождена, чтобы создать единую теорию поля, или новую «Войну и мир»? Или…

— Женщина-то?! — вырвалось у Карла.

— Даю справку, — меланхолически заговорил Леонид, пренебрегая предыдущей репликой, — лиц с художественным и научным талантом особенно сильно тянет к шахматам. Известны скрипачи-виртуозы, композиторы и художники, у которых приходилось отбирать шахматы, чтобы заставить заниматься «делом их жизни».

— Ничего, — Карла все это не смущало, — ты слышал про Филидора, Тихон?

— Слава богу.

— Кто это был?

— Шахматист. Великий.

— Ага! А он еще был композитором. И очень видным. А помнят его лишь в одном качестве. Так что же важнее оказалось: шахматы или музыка?

— Бесполезный спор! — отрубил Леонид. — Дело сделано. Надо решать, повторять ли опыт?

— А по-моему, затевать снова историю с шахматами будет просто скучно, сказал Карл. — Надо попробовать что-нибудь новенькое. Я — за то, чтобы воспитать великого физика.

— Ха! А где ты возьмешь ребенка для опыта? И опять-таки, как насчет этики? Решать за человека его судьбу?

— А за Аллу? Или физика — это судьба, а шахматы — нет? — Карл явно сердился. — Впрочем… послушайте-ка! Проверим, нет ли у Аллы общей одаренности.

— Не знаю, как вам, — медленно и осторожно произнес Тихон, — а мне что-то поднадоело быть великим педагогом. Год, от силы два — больше я не выдержу.

— Ну что же, поглядим, что выйдет за год, — заявил Карл.

— Отлично, — согласился Тихон. Я человек спокойный, могу год потерпеть.

Но ближайший месяц покончил и с Тихоновым спокойствием и с великими планами преобразования Аллы в физика. Потому что Тихон захотел разоблачить у себя в институте крошечную кучку бездельников и жуликов. Ему было бы, правду сказать, плевать на этих Зайцева, Руднева и Филиппенко, если бы они просто бездельничали и жулили по мелочам, сдавая по шпаргалкам зачеты. Но Тихон при всех своих неудачах — по большому счету — успел за первые курсы института привыкнуть и к славе юного изобретателя, и к первым местам на конкурсах студенческих работ. А тут, на четвертом уже курсе, его вдруг обошли. И кто? Вперед вырвались не обычные его конкуренты, а три зауряднейших студента. Добро бы обставил Тихона Шурка Лапчонок или, скажем, Егор Званцев — так нет, победителями оказались Зайцев, Руднев и Филиппенко. Ну, кто они? Что они? И вообще… Тихон не раз слышал их ответы на экзаменах — в одной группе с ними ведь. Так только у Зайцева случались пятерки, и то изредка, а Колька Руднев вовсе троечник. А большего тугодума, чем Филиппенко, поискать.