– За день до покушения Гульбанкин нашёл возле своей двери игральную карту валет пики.

Рафик присвистнул:

– Это серия? Преступник оставляет визитную карточку. За какие провинности умирают эти люди?

– Пока не знаю.– Шапошников выпалил всё, что выяснил вчерашним вечером и нетерпеливо поторопил приятеля.– Я так понял, что есть ещё кто-то с такой же картой?

– Есть! И это уже второй труп после убитого во Франции. Только этого отравили, а второго кажется утопили. Я ещё не получил отчёт о вскрытии.

Рафик гордился собой, он раскопал историю с утопленником в деревне Свияга, несмотря на то, что в деле лишь вскользь упоминался тот маленький факт, связывающий эту историю с другими аналогичными преступлениями. В описи вещей, найденных при трупе оказалась размокшая и от этого еле различимая игральная карта пиковый валет.

– И что ты думаешь по этому поводу?– Рафэль сверкнул чёрными глазами.

– А то, что эти смерти связаны между собой, и мне кажется, что есть ещё трупы о которых мы пока не знаем или скоро будут. Надо выяснить, кто этот утопленник. Должен же его кто-то разыскивать. Ты займись этим.

– А что будем делать с Гульбанкиным? Ведь тот кто хотел его убить захочет довести до конца начатое, исправить свою ошибку. Пока он один знает кто мог желать его смерти. Факт, что эти люди связаны между собой.

– Давай так: я отправлюсь в клинику, куда доставили Эдуарда Гульбанкина, может доктор уже разрешит поговорить с ним. А ты найди официанта из ресторана «Северная Пальмира» и допроси его. Позже займёмся всей компанией, которая собралась вчера на вечеринку. Тот кто подсыпал яд в бутылку человек свой, знает привычки и традиции в этом доме.– Шапошников посмотрел на часы.– Надеюсь к вечеру будет готова экспертиза.

– Если из Свияги сегодня не получу известий, то завтра с утра придётся туда наведаться самому.

– Ты прав, будет лучше если ты сам посмотришь всё на месте и поговоришь со свидетелями.

Гульбанкину приснилась мать молодая, с вьющимися волосами, заколотыми у висков чёрными невидимками. Стояло раннее, летнее утро. Через открытое окно лёгкий ветерок еле колыхал ситцевые занавески. Мама сидела на краешке его кровати, будила маленького Эдика, поглаживая вдоль тела и приговаривала:

– Вырастет мой мальчик большой– пребольшой, мамин сынок, помощник. Просыпайся мой ёжик, просыпайся мой касатик.

И он, открыв глаза, счастливо потянулся, зевнул и уселся рядом с мамой в чёрных трусах и белой майке, свесив ноги с кровати. Она погладила его по выгоревшему на солнце короткому ёжику волос и по разбитым коленкам.

– Помолись Боженьке, потом умывайся и приходи завтракать. Сегодня в детский сад не пойдёшь– у меня выходной.

– Мам, а Боженька обидится, если я сегодня не поговорю с ним?– Эдик спрыгнул с кровати и зашлёпав босыми ногами побежал в угол к игрушкам. У него были другие планы на сегодняшний день.

– Нет не обидится. Он не может сердиться или браниться, он всех любит. Это же тебе Боженька нужен, ты моли его о благодати, о милости.

– А зачем мне его просить? У меня всё есть.

– Ты просто проси, чтобы он был с тобой, даже во грехе, и пусть строго накажет, если ты сотворил что-то нехорошее, но только чтобы не оставлял ни в радости ни в горе. Безразличие убивает всё живое.

Мать всегда разговаривала с пареньком, как со взрослым. Она взяла сына за руку и усадила рядом.

– Вот послушай. Давным-давно жил святой старец. Он молился и скорбел о грехах человеческих. Он недоумевал, почему же люди и в храм ходят, и Богу молятся, а живут так же плохо и греха не убывает. И воскликнул он тогда, обращаясь к Богу: «Господи, неужели не внемлешь Ты нашим молитвам? Люди постоянно обращаются к Тебе, чтобы жить в мире и покаянии! Неужели суетна их молитва, и не слышны их голоса?» И вот однажды с такими мыслями он погрузился в сон и привиделось ему, как Ангел небесный, обняв крылом, поднял его высоко над землёй. И чем выше они поднимались, тем слабее становились звуки, доносившиеся с поверхности земли. Уже не раздавались человеческие голоса, шум, крики, песни и затих весь шум мирской, суетливой жизни. Лишь порой долетали прекрасные звуки далёкой лютни.

– Что это?– спросил старец.

– Это святые молитвы,– ответил Ангел,– только они слышатся здесь.

– Но отчего так слабо звучат они? Ведь сейчас весь народ молится в храме?

Ничего не ответил Ангел и горестным было его лицо.

– Ты хочешь знать? Смотри!

Далеко внизу виднелся прекрасный храм, внутри собралось много народа. На клиросе стоял большой хор. Священник в прекрасном облачении стоял в алтаре. Шла служба, но какая, понять оказалось невозможным, потому что не доносилось ни единого звука. На левом клиросе дьячок что-то читал быстро, шлёпая и перебирая губами, но его слова вверх не долетали. На амвон медленно вошёл громадного роста диакон, рукой прилизал свои пышные локоны, потом поднял орарь и широко открыл рот, но…ни звука! На клиросе регент раздавал ноты– хор готовился петь. «Уж хор, наверное, услышу», -подумал старец. Регент ударил камертоном по колену, и дал знак начинать. Наблюдать было странно: регент махал руками, у басов от натуги покраснели шеи, альты вытягивались на носках, высоко поднимая головы, рты у всех были открыты, но пения не слышалось.