Шрифт:
«То ли еще будет, ой-ей-ей!» – предупреждала певица.
Показались коровы. Они бежали на луг, возле которого я встал на ночлег. Это было похоже на утренний кросс горожан «трусцой от старости». Лидер кросса, крупная пятнистая корова с кудрявой челкой между голубых рогов, прибежала на выгон, протрубила о своем первенстве и принялась жадно, с хрустом драть траву.
Послышались жестяное бренчание и скрип. На опушку выехал на разболтанном дамском велосипеде пастух. За ним в траве змеился черный, мокрый от росы кнут. Велосипедные колеса отчетливо выписывали число 88. Пастух на ходу сошел с седла, подтолкнул велосипед, и тот сам ткнулся в куст, уперся в него рогами. Кнут замер, как пригревшийся уж.
– Здорово ночевали! – сказал пастух.
На нем была выгоревшая пляжная кепочка. Таинственный лунный свет стоял под ее синим прозрачным козырьком.
– Подсаживайтесь завтракать! – пригласил я пастуха.
– Это можно! – охотно согласился пастух. – А чего мне теперь делать? Хоть весь день завтракай. Сейчас только музыку им поставлю. – Он щелкнул клавишей магнитофона.
Полились звуки танго. – Под эту пасутся хорошо. А под ту лучше бегут.
За едой пастух снял кепочку. Без синего козырька лицо его оказалось рыжим, с красным облупившимся от солнца носом.
Звучала музыка. Дружно хрупали и сопели коровы. Велосипед поблескивал из куста остатками никеля. Мы ели манную кашу, помидоры и частик в томате.
– Приходи вечером на тырло [6] ! – позвал пастух, расставаясь. – Гостем будешь!
Зорями над Битюгом гудят моторы. Идет электрическая дойка коров. Мне давно хотелось посмотреть, как это делается. И я под вечер отправился в коровий лагерь. Большое красное солнце катилось по краю земли. Битюг тихо струил красную воду меж черными камышами. У ограды лагеря желтела автоцистерна с надписью: «Молоко». Под навесом урчала доильная установка с детсадовским названием «Елочка». Коровы стояли в металлических станках и косились на длинный гибкий шланг. Он вздрагивал от бежавшего в цистерну молока. Облако теплого молочного запаха висело над тырлом. В нем бесшумно метался, ловил мошкару козодой.
6
Тырло – участок пастбища у водоема, предназначенный для отдыха скота.
Пастух сидел в вагончике за дощатым столом и разминал молодую картошку с простоквашей.
– Теперь ты со мной повечеряй! – подвинулся на скамье пастух.
Над столом висел вырезанный из газеты портрет доярки, обнимающей большую пятнистую корову.
– Это та обжора с голубыми рогами? – узнал я корову.
– Она! – с гордостью сказала доярка. – Наша Клепочка. Клеопатра. Любит покушать. Зато и молока дает за двоих. Недаром говорится: «У коровы молоко на языке».
Меня угостили парным молоком. Оно пахло лугом. Пышная пена щекотала губы и шептала из кружки, уговаривая выпить еще.
Шофер молоковоза удил с мостков рыбу.
– Оккупанты лохматые! – ворчал шофер, насаживая на крючок свежего червяка. – Такого классного выползка слопали…
– Чего бурчишь? – спросил пастух в темноту. – А, Валерк?
– Та раки! – с досадой сказал шофер. – Не успеешь закинуть, тут же набрасываются!
– У тырла завсегда раков много, – рассудительно подтвердил пастух. – Тут им харчишки перепадают, ополоски бидонов, комбикорм…
– Валера! – крикнула доярка. – Молоко пить будешь?
– Оно мне снится, это молоко! – отозвался шофер. – Все молоко да молоко. Кабы квасу!..
Долго гудела «Елочка». Потом шум оборвался, все стихло. Стало слышно, как дышат коровы и пробует голос лягушка на Битюге.
– Всё, Валера! – сказали в тишине. – Можешь ехать.
Цистерна, высвечивая пыльную дорогу, покатила в город на молокозавод. Будто пробился и побежал от Битюга молочный ручеек, чтобы слиться на заводе с ручейками от других коровьих лагерей и превратиться в кефир, ряженку и сметану, в пласты желтого масла и большие, как автомобильные скаты, круги сыра.
Старый друг
Что испытывает человек, оказавшись в краях своего детства? Прежде всего, радость от того, что видишь знакомые места. Радость от того, что ждешь – вот-вот встретится старый друг! Но бывает еще почему-то немножко грустно, словно в светлом осеннем лесу, тихо роняющем листья. Может быть, потому, что того счастья, которое было когда-то, уже не вернуть…
У меня ёкнуло сердце: неужели это та самая песчаная коса, где валялись мы под солнцем? Так же, как тогда, была она покрыта осыпавшимися следами босых ног. Значит, кто-то приходил сюда купаться в жаркий день и бегал по горячему песку, делал такие же запруды у воды, запуская в них пойманных в пригоршню глазастых мальков… Вот я и приплыл в свое детство…
С радостью и печалью в сердце я отшагал те десять километров, что отделяли село от Битюга. Там жил мой давний друг Коля. Он работал главным агрономом сада и, конечно, был уже не Коля, а Николай Аркадьевич.
В совхоз-сад я пришел под вечер. В конторе Колю я не застал.
– Он тут редко сейчас бывает, – сказала мне уборщица. – Время такое – съём урожая!
На широком асфальтированном дворе было тесно от ящиков с яблоками. Между ними осторожно разворачивались тяжелые грузовики и тракторы с тележками, сновали верткие автопогрузчики и автокары. Двор был похож на перекресток дорог, по которым шло перебазирование механизированных войск. На упакованных ящиках свежей краской было написано: «Архангельск», «Свердловск», «Новосибирск»… Эх, яблочко, далеко ты катишься!