Артем обнаружил, что попал в друзья к Яне случайно. Виной всему был Акоп, который прочно засел в хлеборезке, охмурил Яну армянской своей любезностью и болтливостью, а заодно таскал Артема по вечерам в палатку, пить чай и болтать о жизни. За чаем и дни пролетали быстрее, и ночи казались не такими тоскливыми. Яна иногда привозила из аула спирт, крепко разбавляла его какао с молоком и разливала по кружкам, со словами: "Ну, ребятки, за жизнь!". Понятно было, что жизнь у Яны совсем другая, нежели у срочников, что она знала и видела намного больше, чем все они, малолетние, вместе взятые. И с каждым глотком Яна становилась все молчаливее и задумчивее, складывала большие мозолистые ладони на коленях, опускала голову и поглядывала на говоривших исподлобья, словно запоминала, вслушивалась, словно хотела заглушить чужими голосами что-то свое, внутреннее.

Как-то раз, когда проезжавший в коленное дембель хвалился боевым ранением — свежим шрамом под коленкой, уже почти затянувшимся, Яна, пригубившая вторую кружку спирта, внезапно сказала:

— Эх, ребята, не видели вы войны.

— Как же не видели, — усмехнулся дембель, разогретый грядущим увольнением и алкоголем, — Все мы видели. Год по Чечне ползал, чехов давил. Была бы моя воля — всех бы раздавил, честное слово! Звери они, звери!

И тогда Яна, не поднимая головы, вскинула руку и влепила дембелю звонкую пощечину. Дембель опрокинулся с табуретки на землю, вскочил, выкатил глаза, но тут уже поднялись тихо Акоп и Артем, а за ними и еще двое ребят из дежурки по столовой. Артему ясно было, что Яна права, а дембель — нет. Но вот в чем заключалась эта правда, почему именно так, а не наоборот?.. Артем еще долго размышлял над этим, долго не спал в ту ночь…

— Двадцать пять лет — это срок! — продолжила Яна, звонко оббивая половник о край столитровой кастрюли. — Мяса хочешь вечером? Настоящего, жареного. Ты не стесняйся, говори. Я приготовлю, если что.

Мясо было в дефиците. Вернее, в суп или, скажем, в кашу его добавляли, но чтобы сочный, жареный кусок… Приезжающие иногда из глубин Чечни срочники удивлялись — собак у вас полно, а мяса нет. Но здесь, в крохотной и мирной воинской части мысль об убийстве собак была такой же дикой, как и мысль об убийстве человека. Иногда офицеры привозили из аула говядину, просили Яну приготовить шашлык или просто пожарить, и Яна честно отщипывала кусок, за работу, и потом угощала вечером срочников, особенно самых худых и поэтому, как ей казалось, несчастных.

— Спасибо? — Артем вонзил лезвие топора в очередное полено. — Но я как-то, наверное, так…

— Не стесняйся, понял? — Яна набрала колотых дров и отнесла их к полевой печке.

Вскоре появились два заспанных рядовых, из суточного наряда. Яна усадила их возле старой и грязной ванны, которая была наполнена до краев картошкой, свеклой и луком. За полтора часа до завтрака рядовым предстояло начистить несколько ведер овощей — стандартный практикум молодого бойца. Ванна была символом начала службы (хотя каждый здесь прослужил не меньше полугода). Ванна никогда не пустела. Заканчивалась картошка — насыпали морковку. Уходила морковка — поспевала рыба на ужин. Давно ходила шутка: пока не натер мозоли за чисткой овощей — не поймешь, что такое воинский долг. Наряд в столовую считался боевым крещением. Особенно здесь, в тишине забытых миром гор, где и не стреляли никогда, а о войне напоминал только стрекот вертолетов над головой.

Наколов дров достаточно, Артем присел на старый потрескавшийся пень и увидел, что у блокпоста стоит уже тот самый "Уазик", с заляпанными номерами, с мутным лобовым стеклом, сквозь которое не было видно водителя. Подъехал, значит.

Вокруг кружило несколько нетерпеливых срочников, в том числе и Акоп, который, по-хорошему, должен был заниматься колкой дров. Но он всегда успевал первым, совал нос в любые дела и не отличался скромностью. Списывал все на армянский темперамент, а никто и не спорил.

На лавочке у блокпоста сидел чумазый водитель "Уазика", похожий на свой автомобиль — такой же потрепанный и усталый. Совершенно непонятно, сколько ему было лет. Легко можно было дать двадцать пять, а то и сорок. Он неторопливо перекуривал и интересовался, есть ли где помыться. Когда выяснилось, что негде, расстроился и затянулся сигареткой с новой силой.

Акоп держал подмышкой три белых конверта — для себя. Семья у него была большая, армянская, дружная. Писали ему часто и с удовольствием. А еще присылали посылки с конфетами и аджикой. Акоп очень любил аджику.

— Привет, именинник! — заулыбался Акоп, — Извини, руку не пожму, занят!

— Мне есть?!

— Пока не видел. — Акоп по-деловому перебирал конверты. — Так… Шепко аж два письма. Жена у него, зараза… Кондратьеву письмецо… О, Мальцеву открытка с первым мая. За две недели! Молодцы, родители, постарались…

А у Артема отчаянно билось сердце.

— От Насти ждешь? — уточнил Акоп, повертев в руке конверт.

Будто еще от кого-то можно было ждать? Родители поздравили с наступающим праздником заранее, прислав бандерольку с конфетами и с открыткой, из которой было ясно, что Артем для родителей все еще маленький несмышленыш, сунувшийся на войну по глупости, да по малолетству. Не очень Артему нравилось общение с родителями. Чувствовалась этакая пропасть между поколениями. Папа сам не служил и никому не советовал, а мама вообще не понимала, зачем отдавать долг государству, которое бросило людей на произвол судьбы. В начале девяностых родители потеряли квартиру на Украине, потом перебрались в небольшой поселок под Ростовом, к тете, дождались, пока тетя умрет и оформили на себя завещание. Ждать чего-то хорошего от настоящего (и тем более от будущего) родители не собирались, и эгоистически ненавидели государство за то, что оно забрало и швырнуло в огонь войны единственного сына. Когда же выяснилось, что Артем поехал сам (а случилось — все поехали, и он поехал. Как-то не принято среди парней прятать голову в песок, будто страусы), то мама, после пары удивленных телеграмм, списала все на малолетство. "Вот подрастешь, поймешь жизнь, тогда и посмотрим, кто был прав" — писала она. Артем давно сделал вывод, что с родителями ему вдруг стало не по пути.

— Нету пока от Насти, — сказал Акоп, — Вот, Кропьеву написал кто-то… никогда не писали, а тут написали. Удивительно.

Акоп убирал конверты подмышку — один за одним — и вскоре они закончились. У Артема в груди сразу стало пусто. Акоп сочувственно пожал плечами:

— Ну, может, опоздала на день. Не страшно, бывает. Это ж война, мать наша. Через две недели получишь.

— Ага, война, — сказал Артем. — Чеченцы, что ли, мое письмо отобрали в дороге?

Чумазый водитель глухо засмеялся с лавочки, попросил еще сигаретку, но с фильтром. Тут с людьми всегда так — либо не куришь совсем, либо дымишь, как паровоз, по пачке в день. Ни жизни не жалко, ни времени.