Но, как бы то ни было, теперь все позади. Он сделал свое дело, и теперь ему дали под зад коленкой, и сделали это с предельной эффективностью и тщательностью, как того и следовало ожидать,— вся эта тряхомундия заваривалась в четкой обратной последовательности, начавшись сегодня утром с журналиста. И в результате на табурет взгромоздился самый заурядный человечишко, и теперь он ест вишневый пирог.

А сколько же еще заурядных людишек и на протяжении скольких веков сидели так же, как и он — освобожденные от жизни во сне,— и столь же безуспешно пытались угадать, что ждет их в будущем? Сколько еще других даже теперь продолжали жить понарошку, как он прожил тридцать лет, до этого самого дня?

Потому что нелепо полагать, понял он, что он такой один; нелепо и бессмысленно заводить жизнь понарошку ради одно-го-единственного человека.

Сколько же эксцентричных гениев на поверку оказывались вовсе не гениями и даже не эксцентричными людьми — до той самой поры, пока не встречали безличного человека в сумрачном кабинете и не выслушивали его предложений?

Предположим — только предположим,— что целью этих тридцати лет было то, чтобы сенатор Джонсон Энрайт не оставил служение на благо общества и теперь смог возглавить государственный департамент? Зачем и кому было нужно, чтобы определенный пост занял конкретный человек? И настолько ли это важно, чтобы оправдать использование человеческой жизни ради получения иной развязки?

«Ключ к разгадке таится где-то здесь,— подумал Харрингтон.— Где-то в путаном клубке этих тридцати лет таится ниточка, которая сумеет вывести к замешанным сюда человеку, вещи или организации — кто бы это ни был».

Он почувствовал, как в нем смутно шевельнулась ярость — бесформенная, бессмысленная, почти безнадежная ярость, не направленная ни на кого и ни на что в частности.

В забегаловку вошел человек и взгромоздился на табурет, стоявший через один от Харрингтона.

— Привет, Глэдис,— гаркнул он, затем заметил Харрингтона, хлопнул его по спине и рявкнул: — Привет, приятель! Твое имя в газете.

— Угомонись, Джо,— сказала Глэдис,— Чего тебе?

— Тащи-ка кус яблочного пирога да чашку кофею.

Мужчина был крупного сложения, руки его поросли густыми волосами, а на рубашку был нацеплен значок водителя грузовика.

— Вы что-то сказали насчет моего имени в газете.

Джо прихлопнул к стойке сложенную газету.

— Прям на первой странице. Статья и твой портрет,— Он указал замасленным пальцем, рыкнул: — Свеженькая, прям с типографии,— и расхохотался.

— Спасибо.

— Валяй, читай,— шумно подзуживал Джо,— Или тебе не интересно?

— Разумеется, интересно.

Заголовок гласил:

ИЗВЕСТНЫЙ ПИСАТЕЛЬ УХОДИТ ОТ ДЕЛ

— Значит, отваливаешь,— ревел водитель.— Тут я тебя поддерживаю, приятель. Сколько книг ты накатал?

— Четырнадцать.

— Глэдис, ты подумай! Четырнадцать книг! Да я за всю жисть столько и не читал...

— Джо, да заткнись ты наконец! — Глэдис швырнула ему под нос пирог и кофе.

В статье говорилось:

«Холлис Харрингтон, автор романа “Взгляни на мой опустевший дом”, за который он был удостоен Нобелевской премии, после публикации своей последней книги “Вернись, душа моя ” прекращает литературное творчество.

Сообщение было дано в вышедшем на этой неделе номере журнала “Ситуация”, в статье литературного обозревателя Сэдрика Мэдисона.

Мэдисон пишет, что в печатающейся книге писатель наконец окончательно сформулировал идею, сложившуюся у него тридцать лет и тринадцать книг тому назад...»

Рука Харрингтона инстинктивно стиснула и скомкала газету.

— Чё такое, приятель?

— Нет, ничего.

— Этот Мэдисон — пройдоха,— заявил Джо.— Ему верить нельзя. Он полон...

— Он прав. Боюсь, что он прав,— ответил Харрингтон.

«Но он-то откуда знает? — спросил он себя.— Откуда это стало известно Сэдрику Мэдисону, этому чудаковатому, одаренному человеку, практически поселившемуся в своем захламленном кабинете и пишущему нескончаемый поток компетентных литературных обзоров?» Особенно если учесть, что самому Харрингтону это стало окончательно ясно только сегодня утром.

— Те чё, пирог не по вкусу? — поинтересовался Джо.— Да и кофе остыло.

— Оставь его в покое,— с яростью вмешалась Глэдис,— Кофе я ему подогрею.

— Вы не будете возражать, если я возьму газету? — спросил Харрингтон у Джо.

— Валяй, приятель. Я с ней покончил. Читаю только про спорт.

— Спасибо. Мне надо кое с кем повидаться.

Пустой вестибюль здания «Ситуации» был полон блеска и ярких сполохов искр, ставших торговой маркой журнала и работающих в нем людей.

В сферическом стеклянном колпаке медленно и неуклонно вращался глобус диаметром в один фут. У основания глобуса были размечены часовые пояса, а на его поверхности вспыхивали символы, показывающие мировую ситуацию.