Причиной накатившего на Николая Петровича сегодняшнего раздражения было письмо, полученное им утром по пути на работу и лежащее теперь в боковом кармане куртки.

Письмо было судебное, с приговором вору, разбившему стекло в машине Николая Петровича. Николай Петрович два раза перечитал приговор за своим рабочим столом - спокойно и внимательно, как привык разбирать любые вопросы. Читая второй раз, он старался не обращать внимания на раздражающие грамотного читателя описки, ошибки, лишние и недостающие запятые, повторения и вложенные в предложения одинаковые обороты - вестники прикрытых "именем Российской Федерации" чиновных пробелов в образовании вкупе с загруженностью делами, спешкой и замыленным взглядом.

Судебное письмо уличало Николая Петровича, считавшего себя человеком осторожным и обстоятельным, в непредусмотрительности, и от этого, как ни убеждай себя, что всего не предусмотришь, выходили у него одни переживания.

Непредусмотренное случалось с мужчиной раз в десять-пятнадцать лет. Из краж это были деньги из кармана пальто в школьной раздевалке или вытащенный в переполненном автобусе кошелёк, а теперь вот барсетка, украденная через разбитое стекло автомобиля. Все кражи были обидные, предсказуемые и прочитываемые задним умом. Последняя вообще стояла особняком, если учесть накрывший Николая Петровича год назад нервный срыв и вынужденное лечение в дневном стационаре.

Результатом того месячного хождения к психиатрам стали не только вновь послушные хозяину руки-ноги, пропавшая дрожь пальцев, переставшее скакать давление и восстановленный сон, но и появившиеся холодное чувство некоторой отстранённости от жизни и взгляд со стороны на свои и чужие поступки. Отстранённость эту Николай Петрович полагал поначалу временным следствием специфического лечения. Но вот и пугавшая его поначалу медлительность движений прошла, и мысли в голове задвигались быстрее, и пустота окутавшего было Николая Петровича спасительного равнодушия наполнилась знакомыми переживаниями, а привычного накала эмоций больше не было, и частичка души, отделившаяся и отдалившаяся от него при лечении, будто бы не собиралась воссоединяться с хозяином, продолжая наблюдать за происходящим со стороны. Этот отстранённый наблюдатель всё время чего-то думал, анализировал и размышлял, параллельно и независимо от текущей хозяйской деятельности, отчего в Николае Петровиче заметно прибавилось смирения, задумчивости, рассудительности и желания разобраться в своих и чужих бедах, даже если приходилось возвращаться к одному и тому же много раз. Как к краже из машины, приключившейся восемь месяцев назад.

Дело о краже велось урывками и затянулось. То забудет государственная машина про Николая Петровича, то вдруг прокрутится одна из её шестерёнок, и дознаватель призовёт потерпевшего разбираться с очередной выявленной накладкой.

Наконец, дело закрыли, и лежащее в кармане письмо с судебным приговором освободило Николая Петровича от лишней заботы. Однако освобождение это показалось мужчине похожим на эйфорию после болезни, когда закрашенный серыми красками мир обманчиво заиграл цветами, обещая полное и скорое выздоровление.

Освобождённый Николай Петрович чувствовал себя неуютно - так, как будто позавчера только лазил внутри машины, выковыривая осколки разбитого стекла из труднодоступных мест, вчера безуспешно искал новое стекло подешевле, а сегодня смотрел на вставляющего стекло старшего сынишку, который сам же его и купил.

А ещё ему было не по себе от памятных солнечных бликов июльского полдня и крутящегося в них подозрительного молодца в чёрных одеждах, искоса подсматривающего за Николаем Петровичем, отставшим на пару минут от общего обеденного потока.

Парень в чёрном вразвалочку шагал по стоянке машин, говоря по телефону. Или делал вид, что разговаривает. А на бордюре, около заднего колеса припаркованного автомобиля Николая Петровича, притулилась пустая коричневая картонная коробочка из-под йогурта. Николай Петрович отметил парня и эту коробочку боковым зрением, когда открывал и закрывал машину, доставая с заднего сиденья пакет с вещами, которые нужно было отнести невестке, в съёмную квартиру неподалёку, куда проще дойти, чем доехать.

Пока он возился, разговаривающий по телефону чужак с татуировкой на запястье подошёл к машине и остановился неподалёку, на газоне за тротуаром.

Захлопнув дверцу, Николай Петрович запнулся: сиротливая вытянутая коричневая коробочка на камне и высокий парень в чёрных брюках и обтягивающей поджарый торс тёмной рубахе с рукавами, длины которых едва хватало закрыть руки, когда они были опущены, - эта коробочка и этот парень выбивались из светлого июльского окружения и точно подходили друг другу. Без всяких сомнений коробочку из-под йогурта у машины оставил чужак, и Николая Петровича подмывало спросить его походя, зачем. Он бы и спросил, если бы незнакомец не смотрел в сторону, рисуясь профилем, и не беседовал, цедя словами, с далёким "братаном".

Парень в чёрном был мутный, с нижних ступенек блатной иерархии, как уверенно о нём мог судить Николай Петрович и каждый житель нашей страны, наученный сменяющими друг друга на голубом глазу полицейско-воровскими сериалами.

Следом за крутящимся в солнечных бликах чернявым парнем Николай Петрович припомнил себя, неспешно возвращающегося под ласково греющим солнышком к институтской стоянке, на которой в разгар обеденного перерыва осталось всего три или четыре машины, включая одинокую, на отшибе, "ласточку" Николая Петровича.