По мере того, как в последующие эпохи будет происходить развитие рынка (не без влияния ППМ эпохи), будет расти понимание человеком объективной составляющей материальной жизни. Рынок и появление связанного с ним товарооборота неизбежно стимулируют отход от субъективности, перенос акцента деятельности с себя, своих интересов и своих представлений на внешнюю оценку, на объективные данные, способствуя развитию самосознания. Таким образом и зажиточное крестьянство, и ремесленники, и буржуазия становятся обладателями сознания, которое принципиально отличается от того, которым обладают представители ресурсной модели (собирательство, современное собирательство, неособирательство) и владельцев натуральных хозяйств.

Новое сословие возникает за той чертой, которая надежно отделяла аристократию от остальной части общества, поэтому непростые отношения, возникающие между этими двумя сословиями, порождены совокупностью причин, в том числе сугубо практического характера. М. Хальбвакс отмечал, что «слишком откровенно доходные профессии очень долго вызывали к себе предубежденное отношение, так как считалось, что между добываемым таким образом богатством и получающим его человеком существует лишь чисто внешнее отношение и класть богатство в основу социальной позиции – значило бы подменить иерархию людей иерархией вещей» [145] .

Межсословный конфликт усугубляется тем, что к этому времени классическая земельная аристократия, утрачивает пассионарную энергию, характерную для молодого сословия. Окончательный удар земельной аристократии нанесет Великая французская революция, которая приведет к господству денежную аристократию, власть которой постепенно утвердится во всех европейских государствах.

На втором этапе развития общества величину социального пространства и новые тенденции в культуре определяет буржуазия и ее спутники, действующие в сфере культуры. К буржуазии переходит пассионарная энергия, утраченная аристократией. Теперь буржуазия становится репрезентантом общества. «С подъемом городов носительницей национального становится буржуазия, причем, что соответствует пробуждающейся духовности, – носительницей национального сознания, воспринятого ею от аристократии и доведенного до конца. Неизменно существуют (причем с бесчисленными градациями) определенные круги, способные жить, чувствовать, действовать и умирать во имя народа, и круги эти становятся все шире» [146] .

Внутри социального пространства буржуазии идет интенсивная дифференциация по функциональному признаку, что особенно заметно на фоне аристократии, которая выбирает поведенческую модель «неделания» в пользу «размышления», как вновь обретенного качества человека. Классическая аристократия превращается в людей «идеальных интересов», как называет их Дж. Дьюи, которые «избрали для себя по большей части путь пренебрежения действительностью и бегства от нее. Необходимость преследовать „низшие“ цели они скрывали за вежливыми условностями… Этот уход от действительности во имя высших целей оставлял в полном распоряжении человечества в целом и особенно в распоряжении энергичных „практических“ людей только низшие формы деятельности» [147] .

С определенного момента профессии встают наряду с сословиями, а потом начинают вытеснять их. Так функциональная дифференциация конкурирует с процессом стратификации общества по сословному признаку. О. Шпенглер подчеркивал принципиальное отличие этих процессов: «Особняком от подлинной сословной структуры стоят повсюду профессиональные классы ремесленников, чиновников, художников и рабочих… Их выделение основывается на чисто технических навыках, а значит, не на символике времени и пространства [выделено мной – Д. М.]; их традиции также ограничиваются техникой, а не собственными нравами или моралью, как-то сплошь и рядом присутствует в экономике и науке. Офицеры и судьи, поскольку они выводят себя от знати, – сословия, чиновники – профессия; ученый, поскольку он вышел из духовенства, принадлежит к сословию, художник же – профессия. Честолюбие и совесть связываются в одном случае с сословием, в другом – с достигнутым результатом. В совокупности всех первых присутствует нечто символическое, как бы оно ни было слабо, и оно отсутствует у вторых» [148] . Дополнительный смысл последним словам из приведенной цитаты Шпенглера придает Луман: «функциональная интеграция – инклюзия – снижает степени свободы» [149] , т. е. возможности индивида к самореализации. Стратификационная дифференциация, по крайней мере, на начальном этапе, напротив – расширяет эти возможности, поскольку ей соответствует, как было показано, более высокий уровень личностного развития. Это качественное различие между двумя видами дифференциации, по сути, до сих пор оставалось незамеченным, что влекло путаницу при рассмотрении классовой структуры общества.

Итак, мы приходим к выводу, что функциональная дифференциация развивается внутри пространства стратификационной дифференциации, в то время как многие представители социальных наук, фактически, понимают под социальным пространством систему социальных координат, построенных преимущественно на основе функциональной дифференциации.

Это два качественно разных процесса, в которых напрямую задействованы психические механизмы развития человека.

Аристократию принято называть «вторым сословием», буржуазию – «третьим», выше них стоит «первое сословие» (по крайней мере, для условий «старого режима» во Франции) – жречество или духовенство. Возникая прежде других, оно способствует появлению аристократии. Духовенство воспитывает человека и стимулирует развитие общества, что критически важно на ранних этапах, когда такое развитие без лидерства чрезвычайно затруднено.

Выявляя особую роль духовенства в развитии европейских наций, О. Шпенглер подчеркивал: «Подлинная история начинается с образования двух прасословий, знати и духовенства, которые возвышаются над крестьянством. Противостояние крупной и мелкой знати, короля и вассалов, светской и духовной власти представляет собой основную форму всей раннегомеровской, древнекитайской, готической политики, – до тех пор, пока с появлением города, буржуазии, третьего сословия не меняется стиль истории. Однако весь смысл истории сосредоточивается исключительно в этих сословиях, в их сословном сознании» [150] . Шпенглер подчеркивает здесь только духовную специфику знати и духовенства, но важной оказывается его идея о специфике «сословного сознания». Далее, в свойственной ему парадоксальной манере изложения, он писал, отмечая суть различия этих социальных групп: «Любая знать – это живой символ времени, всякое духовенство – символ пространства… [выделено мной – Д. М.] Знать живет в мире фактов, священник – в мире истин; первая – знаток, второй – познаватель, одна – деятель, другой – мыслитель» [151] .

Здесь два аспекта оказываются важными для дальнейшего исследования. Во-первых, характеристика духовенства как «мыслителя» сближает его в этом функциональном аспекте с интеллигенцией. Во-вторых, существенной оказывается функциональная связь духовенства с конкретной пространственной парадигмой. В результате оказывается возможным противопоставление двух первых сословий по пространственно-временному признаку.

Но в таком случае возникает вопрос, каким образом духовенство, как носитель пространственного признака, могло появиться на этапе реализации одномерной пространственной парадигмы – т. е. еще в тот момент истории, когда одномерная временная доминанта формировала специфику первого сословия?