И, если бы не отсутствие связи и метель, я могла и не выдержать. Потому что я, конечно, очень и очень сильная женщина, просто могучая колхозница из всемирно известной скульптуры Веры Мухиной, но, господи, как же хочется помощи и поддержки!

Ничего, остается ведь еще дед Тихон. Когда-то же он появится, правда?

Дюбуа что-то сказал зябнувшему здоровяку, тот кивнул и подошел к Лешке. Затем, буднично покопавшись в карманах, вытащил из внутреннего внушительную штуковину, из которой, весело сверкнув на солнце, выскочило еще более внушительное лезвие.

Получившийся нож размерами больше всего напоминал мачете для рубки сахарного тростника и, если честно, из-за этого казался бутафорским. Но в том, что он настоящий, я убедилась в следующую секунду, когда лезвие легонько прогулялось по шее моего мужа, оставив там кровавую полосу. Лешка даже не дернулся, оставаясь статуей.

– Нет! – Я рывком распахнула окно. – Не надо! Не смей! Май, тихо, замолчи!

Пес, хрипло рыча, снова послушно сел, но видно было, что этот напряженный комок мышц готов в любое мгновение сорваться с места.

А бокор снова подошел вплотную к окну и, уже без улыбки, какое-то время молча сверлил меня взглядом. Или пытался подчинить? Не знаю. Но тяжелая, удушливая, давящая волна, выплескивавшаяся из его глаз, не смогла поглотить меня.

Слишком уж я рассвирепела. Сначала моего мужа мучили доморощенные бандюги, а теперь еще и иностранцы развлечься решили?!

И все попытки воздействия теперь с шипением откатывались от меня, словно штормовые волны от гранитной набережной.

Вернее, ледяной. От ярости я превратилась в лед, внутри все замерзло. Потом обычно бывает больно, дико больно, кто обмораживал руки или ноги, знает – оттаивать невыносимо. Но зато сейчас я была неуязвима. Ментально неуязвима. И, самое главное, соображала кристально ясно.

Сломав очередное сверло зла, бокор усмехнулся:

– А ты, я вижу, стала еще сильнее. Но это не имеет значения. Выходи и выноси девчонку. Иначе станешь свидетелем увлекательнейшего зрелища, главным героем которого будет твой муж. Умирать он будет долго, очень долго. И очень болезненно. Ну, что стоишь? Иди за девчонкой. Я знаю, что она здесь, в доме, но не чувствую, где именно. Как ты этого добилась – не знаю. К тому же это сейчас не очень важно, ведь я все равно нашел вас.

Я молчала и не двигалась с места.

– Понятно. – Дюбуа отвернулся от окна и что-то приказал уродливому созданию, убившему птицу.

Французский язык я почти не знаю, в отличие от английского, поэтому из всего сказанного колдуном поняла только то, что особь зовут Иргали. И, кажется, это женская особь.

Иргали опустилась на корточки и принялась рыться в объемистой сумке, стоявшей возле нее. Здоровяк тем временем подтащил покорно шагавшего Лешку на середину двора, туда, где остался чистый и незатоптанный снег.

И на нем зазмеились черные веве – ритуальные рисунки вуду. Иргали, что-то бормоча, безобразной вороной кружила вокруг Лешки, пропуская меж пальцев тонкую струйку угольно-черного порошка. Все правильно, черная мамбо использует черный порошок, мамбо Жаклин рисовала белым.

Только где она сейчас, Жаклин?

Лед внутри становился все прочнее, он проник и в сердце.

А сольное выступление Иргали продолжалось. Вот она закончила плести черную паутину и подошла к Лешке. Вот к ней приблизился здоровяк и стал с другой стороны. Куртка моего мужа полетела в снег, джемпер и рубашка отправились следом, полуобнаженного Лешку укладывают прямо на снег, уродливая тварь, наслаждаясь каждой секундой своей безраздельной власти над красивым сильным мужчиной, занесла над жертвой ритуальный нож…

И к черному цвету на снегу добавился красный. Гнилостно красный.

Потому что даже кровь медленно заваливающейся назад черной мамбо имела оттенок гнилого помидора.

Я вовсе не изображала сейчас крутого шерифа с Дикого Запада, просто держать пистолет вытянутыми руками, поддерживая правую левой, мне гораздо удобнее. Широко расставленные ноги добавляют устойчивости. Так меня учил стрелять генерал Левандовский. И неплохо, между прочим, учил.

Иргали еще несколько мгновений сучила ногами, прижимая руки к ране на груди, потом дернулась и застыла кучей окровавленного тряпья.

– Отойди от него, – процедила я, переводя ствол пистолета на здоровяка.

Тот послушно отошел, но Лешка не делал попыток встать.

– Почему он не двигается? – Говорить, имея в арсенале заледеневшие связки, было довольно трудно, тембр получался каким-то скрипучим.

– Потому что не может, – криво усмехнулся Дюбуа. – На нем заклятие неподвижности. Он может делать только то, что ему прикажут.

– Кто прикажет?

– Тот, кто наложил заклятие. Вернее, та – Иргали. А ты ее только что пристрелила.