Шрифт:
К числу таких мифов относится, например, концепция «божественного мужа» ( , или ), при помощи которой многие исследователи пытались объяснить чудеса Иисуса. Концепция основывалась на утверждении, что образ Иисуса как чудотворца был смоделирован авторами новозаветных писаний по образцу «божественных мужей» из греческой литературы, в частности Аполлония Тианского – философа-неопифагорейца, который был ровесником Иисуса, но намного пережил Его. Якобы при создании образа этого философа и других ему подобных была применена типология, которая легла в основу новозаветного представления об Иисусе как чудотворце [76] .
76
См., в частности: Weinreich O. Antikes Gottmenschentum. S. 633– 651; Leisegang H. Der Gottmensch als Archtypus. S. 9–45; Beier L. ; Dibelius M. From Tradition to Gospel. P. 70–97; Bultmann R. T e History of the Synoptic Tradition. P. 218–231. Фактическим повторением данной концепции является также: Ehrman B. How Jesus Became God. P. 11–45.
Данная концепция, применяемая чаще всего к Евангелию от Марка, целиком соткана из натяжек. Так называемые «божественные мужи», на которых обычно ссылаются, либо были современниками Иисуса, либо жили позже Него; все литературные источники, в которых они упоминаются, созданы намного позднее, чем Евангелия. Само словосочетание «божественный муж» нигде в Новом Завете не употребляется и является плодом творчества ученых. Какую-либо связь между Евангелиями и греческой литературой, несмотря на все предпринятые попытки, выявить не удалось. Даже предположение о том, что концепция «божественного мужа», якобы оказавшая влияние на развитие ранней христологии, повлияла на евангелистов не напрямую, а через посредство эллинистического иудаизма (прежде всего Филона Александрийского) [77] , не придало гипотезе научную достоверность.
77
Hahn F. T e Titles of Jesus in Christology. P. 11–13, 288–299.
Концепция «божественного мужа» родилась из отрицания Божественной природы Иисуса и Его чудес. Именно эта исходная позиция привела к созданию мифа, за который с радостью ухватились как за якобы дающий возможность объяснить возникновение рассказов о чудесах Иисуса. Конечно, у концепции нашлись критики [78] , и к настоящему времени многие ученые воспринимают ее скептически [79] или отрицательно [80] . Тем не менее она продолжает оказывать влияние на исследования, посвященные чудесам Иисуса.
78
См., в частности: Taylor V. T e Formation of the Gospel Tradition. P. 119–141; Richardson A. T e Miracle Stories in the Gospels; Manson W. Jesus the Messiah. P. 33–50.
79
Meier J. P. A Marginal Jew. Vol. II. P. 595–601.
80
Blackburn B. T eios Aner and the Marcan Miracle Tradition. P. 1–12, 263–266.
Еще один научный миф связан с представлением о том, что Евангелия создавались для конкретной аудитории, а именно – для церковных общин, к которым принадлежали евангелисты. Суть этой теории сводится к тому, что в конце I века существовали изолированные иудео-христианские общины, подвергавшиеся гонениям со стороны язычников и переживавшие различные внутренние кризисы, связанные с конфликтами между новообращенными из язычества и иудаизма. Внутри таких общин якобы и появились Евангелия, ставившие целью укрепить в вере членов этих общин, утешить их в гонениях от «внешних», снизить уровень внутренней конфликтогенности [81] . Каждая община, согласно этой точке зрения, «проецировала свои проблемы и вопросы на рассказы о жизни Иисуса» [82] : в свете этих проблем и вопросов и следует воспринимать евангельский текст.
81
Содержательную критику этой теории на примере так называемой Марковой общины см. в: Peterson D. N. T e Origins of Mark. P. 151–202.
82
Conzelmann H. Te Teology of St. Luke. P. 13.
Каким образом данная концепция применяется на практике? Сначала на основе текста того или иного Евангелия делаются выводы об основных характеристиках гипотетических общин, в которых оно создавалось, а затем этот же текст рассматривается в свете сделанных выводов. Так, например, Матфеева община (или школа [83] ) представляется как разделенная, разрываемая внутренними противоречиями и скандалами: для нее гипотетический автор (некое лицо, условно обозначаемое именем «Матфей») пишет серию нравственных увещаний, вкладывая их в уста Иисуса [84] . Будучи изначально иудео-христианской, Матфеева община лишь недавно отделилась от синагоги [85] . Со временем эта мессианская иудейская община [86] становилась все более открытой для язычников. Этим якобы объясняется наличие в Евангелии от Матфея таких кажущихся взаимоисключающими речений, как заповедь Иисуса не ходить на путь к язычникам (Мф. 10:5) и Его же заповедь крестить все народы (Мф. 28:19) [87] .
83
См., напр.: Stendahl K. T e School of Matthew. P. 20–29 (автор представляет Евангелие от Матфея как учебник для Матфеевой школы).
84
T ompson W. G. Matthew’s Advice to a Divided Community. P. 258– 264.
85
Carter W. Matthew. P. 71.
86
Deutsch C. Hidden Wisdom and the Easy Yoke. P. 17.
87
Meier J. P. T e Vision of Matthew. P. 6–15; Meier J. P. Matthew. P. XI–XII. Похожую картину рисует У. Луц, считающий, что «Евангелие от Матфея родилось в иудейско-христианской общине, которая становилась более открытой к христианской Церкви из язычников в период после 70 года». См.: Luz U. Studies in Matthew. P. 7–13.
Такой подход мы считаем ошибочным и порочным по целому ряду причин.
Во-первых, он подрывает доверие к Евангелиям как историческим источникам, содержащим достоверные сведения о том, что делал и чему учил Иисус, поскольку превращает Иисуса в литературный персонаж, созданный тем или иным автором для конкретных пастырских нужд.
Во-вторых, он недооценивает роль межцерковной коммуникации. В эпоху, когда создавались Евангелия, церковные общины находились в постоянном и тесном общении [88] . Между церквами уже в I веке существовало то, что современный ученый остроумно назвал «священным интернетом» [89] – широкая коммуникационная сеть, позволявшая быстро и регулярно обмениваться информацией самого разного рода. В этой ситуации трудно представить себе автора, который писал бы текст такого калибра, как любое из четырех Евангелий, исходя из узких нужд своей общины и не имея при этом в виду потенциального читателя из других общин (не говоря уже о будущих поколениях читателей). Евангелие от Матфея нельзя сравнивать с посланиями апостола Павла, адресованными конкретным общинам (Римлянам, Коринфянам, Галатам, Ефесянам и т. д.): оно, несомненно, предполагает более широкий круг читателей [90] .
88
Bauckham R. For Whom Were the Gospels Written? P. 45–46.
89
T ompson M. T e Holy Internet. P. 49.
90
Stanton G. N. A Gospel for a New People. P. 50–51.
В-третьих, этот подход основывается на упоминавшейся выше парадигме литературного мышления, согласно которому весь процесс создания Евангелий происходил в кабинетной обстановке и сводился к написанию текстов и редактированию их. Данная парадигма не учитывает особенности устной традиции, внутри которой Евангелия или их прототипы – отдельные сюжеты из жизни Иисуса и Его отдельные изречения – существовали на протяжении, по-видимому, достаточно долгого времени.
Что же касается приведенных в Евангелии от Матфея изречений, кажущихся взаимоисключающими, то их более подробный анализ показывает, что они вполне могут восприниматься как взаимодополняющие: их наличие в прямой речи Иисуса вовсе не означает, что одно из них аутентично, а другое нет.
Мифы очень часто соседствуют с догмами, и некритичное использование мифологии приводит к догматизму. Само это слово вызывает отторжение у многих светских ученых, работающих в области новозаветных исследований, потому что одной из целей своих трудов они как раз и ставят освобождение текста Нового Завета от наслоений церковного догматизма. Однако стремление к достижению этой цели приводит к иной форме догматизма – когда то или иное утверждение ученых начинает восприниматься как неоспоримая догма или аксиома.