–  По… помоги, дорогой… В-выручи… Вода… Вода вышла из берегов! Я тут не…недавно… Я… я из города…

Это был мельник. Он, и правда, совсем недавно перебрался в колхоз из города, дело свое знал слабо, и неожиданное наводнение вогнало его в панику. Семеня рядом с Аликулом, мельник жаловался: /

–  Н-ну ее к аллаху, эту мельницу! Ей, н-на- верно, тысяча.лет! В-ветер дунет - рассыплется. Вода поднапрет - колесо к черту!

Вода в это время и впрямь «поднаперла», и мельнице грозила опасность. С большим трудом удалось Аликулу перекрыть канал и отвести воду в другое русло. Мельник не помогал ему, а только мешал. Но, памятуя о возможных будущих благах, Аликул не жалел ни сил, ни здоровья: он словно знал, что старанья его не пропадут даром, что он из наводнения извлечет выгоду.

И он не ошибся. После этого случая Аликула назначили мельником, а мельника взяли в сторожа. Аликулу удалось погасить в глазах председателя насмешливые искорки недоверия. Теперь и прежняя его услужливость предстала как бы в новом свете: ведь она увенчалась трудовым «подвигом»! И никому в голову не приходило, что ядрышком этого «подвига» был трезвый расчет…

Щуку пустили в реку. Аликул принялся заведовать мельницей. Наученный горьким опытом, теперь он действовал осторожно. Он, как говорится, «горел на работе», «отдавал все силы», «проявлял инициативу», и заветная его кубышка пополнялась до поры до времени лишь честно заработанными рублями.

Жилось Аликулу на мельнице не худо. Вокруг буйно росли тополя, карагач, тал; вода в канале была темной от постоянной тени, которую бросали на нее высаженные по обоим берегам деревья. От воды веяло прохладой… Это был самый живописный уголок в окрестности, и в дни, свободные от работы, на владенья Аликула нисходил сладостный покой.

Но Аликул не желал довольствоваться малым. Уже через год он запустил руку в колхозные закрома. Правда, сделал он это так, что к нему поначалу трудно было придраться. Он завел при мельнице птицеферму, благо вдоволь тут было бесплатного корма - зерна и муки, которые сыпались при всяких перевозках, переносках и пе- ресыпках. Куры и утки, выращенные Аликулом, пользовались на базаре большим спросом; хозяйство нового мельника разрасталось. Вскоре Али-.кул вынужден был позаимствовать малую толику из того колхозного урожая, который сдавался ему для помола.

На этот раз председателя не снимали. Он был человеком решительным и сам прогнал Аликула.

Благоденствие Аликула оказалось недолговечней полевого мака. И опять пришлось все начинать сначала…

Теперь он задерживался в каждом новом колхозе на более долгое время, чем в предыдущем, и перевозил из колхоза в колхоз все больше вещей. Он уверенней держался на бурных волнах житейского моря. Неудачи лишь возвели в новую, высшую степень издавна присущие Аликулу изворотливость и осмотрительность. Потолкавшись среди народа, изучив в своих скитаниях жизнь и людей, он стал, как говорят русские, «тертым калачом». И желания и характер бывшего купчика остались прежними, но свойства, особенности его характера словно бы заострились: жизнь отточила их, как затачивают карандаш, чтоб он писал лучше, четче. Аликул был наблюдательным- стал еще наблюдательней, был скрытным- стал еще более скрытным, умел втираться в доверие, - а теперь «усовершенствовал» и это свое умение. И все трудней становилось распознавать истинные его цели и намерения.

Но вместе с житейским опытом пришла к Аликулу и старость. Был молодым, и вот поредела борода, окрасившись в какой-то серый цвет, сморщилось лицо и спина согнулась, отчего Аликул казался еще ниже ростом. Лишь походка^ осталась, как и в молодости, живой и быстрой, а сил в руках, пожалуй, даже прибавилось.

В один из очередных переездов Аликул потерял жену: она умерла ночью, на арбе, тоснливо глядя в раскинувшееся над дорогой небо, усыпанное, как цветами, голубыми звездами.

У Аликула из близких осталась только дочь. Все тепло, которое еще не ушло из его сердца, он отдал юной Назакатхон.

Назакатхон еще в детские годы обещала стать красавицей, а когда ей минуло четырнадцать лет, на нее начали засматриваться самые видные, знающие себе цену парни. Да и мужчины постарше дольше, чем дозволялось, задерживали взгляд на ее нежнокожем лице с румянцем во всю щеку, на черных с золотой искоркой глазах с длинными мягкими ресницами. Высокая, стройная, она кому угодно могла вскружить голову.

Аликул души не чаял в Назакатхон. Но чувства, вызревавшие в его душе, были какими-то искривленными, и любовь Аликула к дсэчери не приносила ей ни пользы, ни радости.

Самому Аликулу никак не удавалось вкусить от древа жизни сладчайших плодов, но он мечтал сорвать их для дочери. Пусть живет она в роскоши и достатке, пусть цветет, как садовая роза, на зависть и удивление окружающим! А потом… потом он выдаст ее замуж за солидного, влиятельного человека. И Назакатхон с мужем будут покоить его старость…

Назакатхон, из-за частых переездов учась урывнами, еле-еле дотянула до седьмого класса. Отец оберегал ее и от работы. Считая, что красота девушки стоит дороже знаний, ума и трудовой сноровки, Аликул, как купец над золотом, трясся над своей красавицей дочкой, боясь продешевить ее красоту. Если бы он мог, до поры, до времени он упрятал бы эту красоту в кубышку, где хранились у него деньги и драгоценности.

Покупая дочери сладости, украшая ее серьгами, браслетами и монистами, Аликул жадно высчитывал, насколько дороже становилась ее красота от украшений. Любуясь Назакатхон, он удовлетворенно думал: такую рад будет взять в свой дом достойнейший из достойных1

–  Думай о своем будущем, дочка, - ласково наставлял он Назакатхон.
– А будущее твое - в хорошем муже… Выйдешь за большого начальника, заживешь, как твоей душе угодно. Будет у тебя дом - полная чаша, самые дорогие наряды и тание украшения, каких ни у кого нет! Слушайся отца, доченька, он добра тебе хочет…