— Что там у вас дальше по программе? — строго осведомился Зяблик.

— Кровь пили… — потупился Оська.

— Чью?

— Откуда я знаю… Чужую.

— Теплую?

— Нет, уже холодную… Там целое ведро стояло.

— Понятно: если действовать по принципу «наоборот», что у нас получается? Пил ты кровь чужую и холодную, а харкать будешь своей и теплой. Согласен?

Удар был настолько неожиданным и стремительным, что никто, собственно, и не уловил момента его нанесения — только зазвенели Оськины зубы да обильно хлынула из его пухлых уст алая юшка.

— Ну это уже слишком! — воскликнула Верка. — Кулаки-то зачем в ход пускать? От зоны своей родной не можешь отвыкнуть!

— Не лезь! — огрызнулся Зяблик, тон которого, выражение прищуренных глаз и внезапная бледность не предвещали ничего хорошего. — Не твоего ума дело. У меня свои планы. А поэтому, пока я из него всю дурь не выбью, не успокоюсь.

— И в самом деле, Вера Ивановна, попридержите свою бабью сердобольность, — поддержал Зяблика Смыков. — Тут без сильных эмоций не обойдешься. Клин клином вышибают. Макаренко, чтобы своих питомцев на истинный путь наставить, еще и не такие расправы устраивал.

— Палач твой Макаренко! — возразила Верка. — И вы оба с ним заодно!

Между тем Зяблик продолжал обрабатывать Оську.

— С питьем крови, значит, закончено, — он подул на свой кулак. — Что там дальше на вашем шабаше происходило? Всю программу рассказывай! И не врать! В глаза мне смотри!

Оська заскулил, пуская одновременно ртом и носом розовые пузыри.

— Там… это самое… после крови… на теле клятву давали…

— На каком теле? Не хныч, ты же мужчина!

— Девственницы… Только мне она не девственницей досталась… Очередь была… — он рыдал, уже не сдерживаясь.

— Где же вы, сволочи, девственницу раздобыли?

— Монашка кастильская…

— Молодая?

— Нет, старая… у-у-у…

— И ты на такое согласился? — с ужасом воскликнула Лилечка.

— Ага… Один не согласился, так его самого использовали… Ой, пожалейте!

— Догадливым стал, — произнес Зяблик зловеще. — Сам понимаешь, что тебе за девственницу кастильскую положено. Понимаешь или нет?

— П-п-понимаю! — выл Оська.

— Опетушат тебя сейчас. Решение вполне справедливое. Нервных просим отойти подальше.

— Не смей! — заорала Верка. — Да ты сам зверь похуже любого аггела! Мужики, остановите вы его, в конце концов!

— Вы что, Вера Ивановна, Зяблика не знаете? — пожал плечами Смыков. — Да и как остановишь, если у него топор в руке.

— Я тоже полагаю, что пора прекратить этот балаган. — Цыпф, наверное, был смущен больше всех. — Пошутили и хватит… Всему есть пределы…

— Адвокатов, понимаешь, развелось! Даже кирпичу упасть негде! — Зяблик ухватил обезумевшего от страха Оську за волосы. — Прочь с дороги! Если у самих кишка тонка, так хоть под ногами не путайтесь!

Мальчишку он уволок в заросли так же легко, как волк уносит в свое логово ягненка. С минуту из леса доносился удаляющийся хруст сокрушаемой растительности, а потом там словно шрапнель разорвалась — так звонок и интенсивен был человеческий взвизг, впрочем, почти сразу же захлебнувшийся, как это бывает, когда кричащему резко зажимают рукой рот.

— Нет, вы как хотите, а с Зябликом определенно надо что-то решать, — возмущенно сказала Верка. — Совсем распоясался!

— Как лицо, облеченное властью, пусть и временной, — начал Цыпф, — я со своей стороны обещаю сделать все возможное…

— Какой еще властью? — удивился Смыков. — Власть ваша, братец мой, закончилась в тот момент, когда мы на этом бережке якорь бросили. Выбирали ведь вас лишь в силу особых обстоятельств, которые уже не имеют места быть.

— Слушая вас, у меня возникает ощущение, что вы работали не следователем милиции, а преподавателем русского языка в школе для папуасов, — еще пару недель назад Лева никогда бы не осмелился сказать такую дерзость Смыкову.

— Да, товарищ Цыпф, — тот сочувственно глянул на Леву. — Верно говорят, что власть портит человека.

— Уж извините… — Лева развел руками.

В лесу снова затрещало, и на опушке появился Зяблик. С совершенно будничным выражением лица он вытирал листьями руки.

— Вы, братец мой, и в самом деле его изнасиловали? — поинтересовался Смыков.

— Ну ты что, в натуре! — возмутился Зяблик. — За кого меня принимаешь? Я педрилой сроду не был.

— А почему он так верещал?

— Сунул ему для острастки сучок в задницу, вот и все. Пусть знает, каково той кастильской монашке пришлось. С девственностью надо в пятнадцать лет расставаться, а не в семьдесят. Всякому овощу свое время, как говорил царь Соломон.