Не впервые выходило так, что его нежелание прислушиваться к «своевременным» советам руководства вызывало неприятности: то задерживалось присвоение очередного звания, то негативно оценивалась работа… и, разумеется, сыпались выговоры. «Неужели и Марина теперь окажется в такой ситуации?…» – думал он.

Чтобы отвлечься от тревожных мыслей, Голиков стал разглядывать публику в зрительном зале. И тут же увидел Безбородько – бывшего директора крупнейшего в городе универмага. Тот пробирался в поисках своего места во втором ряду.

Всего один раз майору пришлось столкнуться с этим человеком, но запомнил он его надолго. Тогда из отдела меховых изделий универмага была совершена кража, и работники отдела пытались переложить вину на покупателей. Заведующая секцией, багровая от волнения, закатывая глаза, объясняла:

– Два часа тому назад дубленки поступили в продажу… Я лично проверяла наличие товара… и вот – нате вам! За час похищено восемь дубленок… Ведь только месяц назад мы погасили недостачу – три тысячи восемьсот… Тогда погорели на норковых шапках. Двоих продавцов с треском выгнали… Теперь у меня работают только трое, но в этих девочках я, как в себе, уверена.

После проверки личных дел сотрудниц этого отдела выяснилась довольно любопытная деталь. Она и стала предметом беседы майора с Безбородько.

– Скажите, пожалуйста, почему вы решили принять на работу, связанную с материальной ответственностью, человека, у которого три судимости за хищение государственной собственности?… Кстати, любопытно, что все судимости тщательно завуалированы в документах, а ведь одна из них непосредственно связана с вашим универмагом, и вы об этом не могли не знать!

– Я получил устное распоряжение от вышестоящих работников, – уклончиво отвечал тот.

– Конкретно?

– Не помню, боюсь ошибиться… Не верю, что вам не знакома подобная ситуация. Тут уж собственное мнение надо в карман прятать, – Безбородько исподлобья изучающе поглядывал на Голикова.

– Ошибаетесь, потворствовать преступникам мне не приходилось, и весьма сомневаюсь, что меня может кто-нибудь принудить к незаконным действиям.

– Еще не доказано, что именно она совершила хищение, – возмутился Безбородько, – а вы уже берете на себя функцию суда.

– Можно только приветствовать, что вы так хорошо знакомы с законодательством. И все же подозрение на нее падает в большей степени, чем на остальных…

– Я на вашем месте тоже так бы рассудил.

– А как вы относитесь к тому, что до появления этой женщины в отделе… это удалось установить совершенно точно, не было никаких серьезных, как вы их называете, «недоразумений»? – сухо осведомился Голиков, но тот только пожал плечами и на вопрос не ответил.

Уже на следующий день Безбородько сделал соответствующие выводы из разговора с начальником уголовного розыска. Подозреваемая была уволена по собственному желанию, недостача погашена (как было указано в протоколе – всем отделом), хотя и младенцу было ясно, кто внес необходимую сумму.

Дело о хищении дубленок поступило в отдел Конюшенко, где и было в дальнейшем прекращено «ввиду изменения обстановки места события». Эта формулировка должна была означать, что дело утратило состав преступления, а подозреваемая не представляет социальной опасности.

Спустя полгода в том же универмаге комплексной проверкой была обнаружена крупная недостача в других секциях и возбужден ряд уголовных дел. И снова все свелось только к тому, что были возмещены недостающие суммы, двух заведующих привлекли к административной ответственности, а Безбородько, словно в насмешку над здравым смыслом, был переведен на руководящую работу в управление торговли.

После этих случаев Голиков положил за правило все дела, связанные с торговыми организациями, передавать в отдел Конюшенко, наивно полагая, что не знает специфики работы ОБХСС, оправдывая себя тем, что и по розыску дел выше головы.

Но если не лукавить перед собой, было нечто, в последние годы растравлявшее душу. Голикова: убеждение, что в обществе утверждается какая-то вывернутая наизнанку мораль, связанная с духовным оскудением. Чем выше вскарабкивался по служебной лестнице преступный чиновник, тем сложнее было к нему подступиться. «Как, смотри, держался на допросе Леонов, – думал майор. – С какой снисходительной улыбкой намекал, что пора бы мне позаботиться о своей судьбе и карьере!..

Опытный, сильный хищник, ощущающий надежную опору в более высоких кругах… А сколько вокруг него хищной мелкоты, шакалов, которыми он с легкостью пожертвует в случае «пожара». И дело завязнет. А затем под жестким давлением сверху будет спущено на тормозах… Вседозволенность породила инерцию и безразличие: с завода или фабрики тащат все, что плохо лежит, сантехник не сменит прокладку в кране без трешки-пятерки… Что проку в смахивающих на храмы приемных, если жалобы, вопреки закону, возвращаются к тому, на кого жалуются… Что проку в представительных комиссиях, если, вселившись в долгожданную квартиру, люди вынуждены тратить годы на устранение недоделок… Честному человеку трудно, почти невозможно выбраться из этого заколдованного круга, пробиться сквозь частокол чиновничьего крючкотворства… Кто в этом виноват? Кому исправлять? Одни вопросы…»