— Вы забываетесь. Ваше поведение не достойно слуги знатной дамы. Мой покойный супруг слишком многое вам позволял. И вы забыли свое место. Ваша обязанность — услаждать мой слух поэзией и музыкой. А ваши канцоны в последнее время навевают на меня лишь тоску. Мне следует подумать о том, чтобы пригласить другого трубадура.

Скриб неторопливо поднялся и расправил плечи. Он был высок, и рядом с ним Катрин казалась совсем хрупкой. Его черные, как смоль, волосы спадали на лицо упрямыми прядями. И все в его облике говорило об упрямстве и гордости, какие не может позволить себе простолюдин, пусть и наделенный талантом. Серые глаза его сделались холодны, как то свинцовое небо над их головами. Оглушающе запричитали вороны, слетевшие с ветвей по-осеннему…. нет, пожалуй, что теперь уже по-зимнему голого дуба.

— Едва ли мое поведение было бы недостойным слуги знатной дамы, ежели бы знатная дама вела себя, как подобает, — бросил Скриб, — а мои поцелуи все же более действенны, чем мои канцоны. Но коли вы недовольны мною… то, вероятно, вам следует озаботиться поисками иного трубадура. Равно, как и мне — поисками другой знатной дамы. Глядишь, и канцоны повеселеют.

— Да как вы смеете, — задохнулась от возмущения Катрин. Грудь ее часто вздымалась, ей было жарко, словно на улице стояло лето в самом разгаре. — Что ж… уходите! Оставьте меня. Вы оскорбили меня всеми возможными способами. Но я не стану жаловаться своему жениху. Иначе, я уверена, он прикажет наказать вас. Я же, в память о покойном герцоге, не желаю вам подобной участи.

Серж Скриб совершенно не слушал, что она говорила — не мог отвести взгляда от того, как алеют ее щеки на легком морозе — скорее уж от злости, чем от смущения. Она очаровательно злилась, это в обычное время забавляло его. Но не теперь, когда до свадьбы оставалось так мало. Проклятая свадьба! Да неужели же не могла она вовсе не выходить замуж, если трубадур ей не пара?!

— Какое благородство, — проговорил он низким голосом, — быть может, спеть вам напоследок? Или лучше все же поцеловать? Как по-вашему, что выходит у меня лучше?

Катрин опешила и некоторое время пристально смотрела на трубадура. Дерзость Сержа переходила все границы дозволенного… Не отводя взгляда от его лица, она негромко размеренно произнесла:

— У вас все выходит скверно!

— Как жаль… Мне казалось, что кое-что вам даже нравилось, мадам, — мрачно ответил Серж, — я надеюсь, вы хотя бы не обвините меня в недостатке старания? Поскольку я очень старался доставить вам удовольствие.

— Вам показалось, Серж, — надменно возразила Катрин. — Впрочем, я тоже ошиблась. Я думала, что вы талантливый творец, а оказалось, что вы лишь старательный ремесленник.

И, вздернув подбородок, герцогиня де Жуайез, невеста короля Трезмонского, повернулась, намереваясь вернуться в замок.

— Этот ремесленник любит вас, мадам, — обреченно крикнул он ей вслед, чувствуя, как руки сами собой сжимаются в кулаки.

Она прикрыла глаза. Судорожно сглотнула. И ускорила шаг.

А он смотрел, как подол ее платья скользит по замерзшей траве, исчезая там, где тропа сворачивала за кустарник. Потом поднял руки, разжал кулаки и посмотрел на красные полумесяцы на ладонях — от впечатавшихся в кожу ногтей. Эти полумесяцы да прокушенная губа — в знак любви. Как же он устал от их бесконечной борьбы. Нет, не любить герцогине трубадура. А меж тем, трубадур готов был бросить к ее ногам целый мир. Впрочем, целым миром он не владел.

Серж Скриб точно знал, когда полюбил ее — в первый миг, как увидел. Она только приехала в дом его покровителя, герцога де Жуайеза, и стала хозяйкой замка, полагая, что стала хозяйкой и ему, Сержу Скрибу. Какая злая насмешка судьбы! Нынче он мог владеть всем, о чем грезил. Кроме одного — сокровенного и драгоценного сердца ее. Ибо то было сердце неприступной герцогини. Все же однажды таявшей в его объятиях.

1185 год, Фенелла

Пожалуй, об объятиях немало мог рассказать видавший виды господин, явившийся в Фенеллу в это утро за два дня до королевской свадьбы, которая по стародавней традиции была назначена на Змеиный день. Он имел вид человека, едва ли ценившего хоть немного подобные объятия и едва ли верившего в то, что возможны они из любви — это отрицало бы саму суть его существования, равно как и смысл всего, к чему он стремился. Он глядел хитро из-под мохнатых черных бровей, в которых проскакивала легкая седина. Озирался по сторонам, и на лице его хмурое выражение поминутно сменялось улыбкой, делавшей его благородные, но некрасивые черты почти уродливыми. В движениях его было немало жизни и сил, едва сдерживаемых им посредством костей, кожи и добротной, но не вычурной одежды. Да, господин был, несомненно, богат, поскольку прибыл на прекрасном вороном коне, равным которому можно было назвать лишь королевского Никса, известного на весь Трезмон. И, безусловно, необычен для знати — при нем не было свиты.

Оказавшись у ворот замка, он нетерпеливо постучал в них рукоятью квилона, вынутого из ножен. И, дождавшись, когда в окошке покажется лицо привратника, проговорил скрипящим голосом:

— День добрый, Жан! Пустите гостя на королевскую свадьбу?

— Откуда вам, мессир, известно, что я Жан? — удивился славный малый, внимательно разглядывавший незнакомца.

— Да я, пожалуй, много чего еще рассказать могу. Коли ты на пороге держать меня не станешь.

— Вы приглашены?

— Конечно, я приглашен! — расхохотался гость. — Мое имя мэтр Петрунель, слыхал? Как могу я быть не приглашен!

— Ох, должно быть, не предупредили нас! — пробормотал Жан, засуетившись. — Погодите, сейчас я отопру ворота, мессир!

— Обращайтесь ко мне мэтр Петрунель и довольно.

Впрочем, юноше не суждено было звать Петрунеля мэтром достаточно долго. Едва впущенный им во двор замка незнакомец скрылся в его стенах, он позабыл о том, что вообще кого-то видал в это утро. Равно как и конюх, уведший под уздцы прекрасного коня Петрунеля на конюшню. Позднее бедняга решил, что конь принадлежит кому-то из знатных гостей короля. А может быть, и герцогине. Он лишь завел его в стойло между белоснежным королевским Никсом и конем трубадура — гнедым с редкой черной отметиной на лбу Игнисом. И теперь любовался зрелищем, способным порадовать истинного ценителя лошадей. Уж он-то в них разбирался.