— Близкие друзья, — уточнил Вилли.

— А потом спросим у него, какие акции пойдут вверх. Все очень просто. Ему нужно будет сказать только пару слов: «Миннесота никель» или «Дакота ураний»?

— Или просто ткнуть пальцем, — добавил бармен. — Может вообще не говорить, если не хочет.

— Ничего он не будет делать, — упрямо сказал Вилли День.

— Всего-то пара минут его драгоценного времени, — сказал Шустрила. — Как, черт возьми, он посмеет сказать «нет»?

Джим Метис покачал головой:

— А вы точно уверены, что он разберется? Даже электрические мозги в Вашингтоне и Гарварде такое не могут.

— Они тоже могут, — заверил Томми Затычка.

— Если могут, тогда почему профессора не разбогатели? — спросил Метис. — Давай-ка объясни!

— Слушай, — вмешался бармен. — Фрэнк запросто передумает эти машины. Он уже делал это в начале войны, когда другие его способности еще не были раскрыты.

— Фрэнк не станет этого делать, — повторил Вилли День. — Сколько людей просили его о помощи, не меньше миллиона. Всем известно о его способностях.

— Но здесь-то его родной город, — возразил Шустрила. — А это все меняет. Он собрался здесь жить. Он желает, чтобы мы пели ему дифирамбы, вспоминая о его заслугах. Вот что он хочет. Вот почему вернулся.

День несогласно покачал головой:

— Фрэнку некуда больше идти. В этой стране он знаменитость номер один. Его не оставят в покое. Думаю, он хочет найти тишину и покой.

— В таком случае, его великий мозг просчитался, — сказал Метис.

— Пойдем отыщем его. — Шустрила сложил «Таймс». — Попытка не пытка.

— Возьмем с собой квинту виски, — предложил Стэн Дилижанс. — Он сделает глоток-другой — глядишь, и подобреет.

— Отличная мысль.

— Квинту самого лучшего, Джо.

— Кто платит?

— Это твой взнос. Мы ведь все в деле?

— Думаю, да, — согласился бармен и сунул бутылку в бумажный пакет. — Идешь, Вилли?

— Нет.

— Почему?

— Потому что вы, парни, явно спятили. Вот так просто подвалите к Фрэнку? Ой будет беда. Кому-то будет больно.

— Ты просто трусло, Вилли, — сказал Затычка.

Мария Ганц увидела Гиббса, когда тот поднимался по улице, и успела переодеться в свежевыглаженное ситцевое платье, причесаться и подкрасить губы.

Она распахнула перед ним входную дверь.

— Добро пожаловать, Фрэнк!

— Привет, Мария. Как дела?

— Прекрасно. Думаю, немного подросла с тех пор, как ты уехал.

— Да, подросла. Тогда ты была совсем еще девочка…

— А сейчас?

— Сейчас красавица. — Гиббс нервно кашлянул. — Твоя мать здесь?

— Она в больнице. Опять боли в животе.

— Мне очень жаль.

— Она держала твою комнату всю войну, как ты и просил. А я вытирала там пыль каждый день. В ней все осталось по-прежнему.

— Отлично, — сказал Гиббс. — Пожалуй, я поднимусь наверх…

Но он остался на месте. Мария наполовину загородила дверной проем, так что ему пришлось бы протискиваться мимо нее, чтобы войти внутрь.

— Простыни чистые, свежие, — сказала она. — И я убедилась, все на своих местах.

— Спасибо.

— Я знаю, как ты относишься к своим вещам. Я никому не разрешала их трогать.

— Хорошо, спасибо.

— Ты выглядишь усталым, Фрэнк. Ты должен немного развлечься. Сходить на танцы, и вообще.

— Хотела бы потанцевать со мной?

— Конечно хотела бы, Фрэнк.

— И тебе не будет… неуютно рядом со мной?

— Конечно нет, что за глупость!

Наступила неловкая пауза. Потом Мария спросила:

— Чем планируешь заняться, Фрэнки?

— Ничем особенным, — сказал Гиббс. — Хочу немного порисовать…

— Порисовать? Ты?

— Да, я. А что?

— Но, Фрэнк, ты же можешь зарабатывать миллионы!

— Я просто хочу немного порисовать.

— Ну да, можешь себе позволить, — согласилась Мария. — Наверняка же на войне хорошо платили. Могу поспорить, ты получал больше, чем генералы. И это справедливо — с учетом того, что ты сделал.

Гиббс неопределенно улыбнулся, протиснулся мимо нее в дверь и начал подниматься по лестнице.

— Фрэнк…

— Что, Мария?

— Не хочу докучать прямо сейчас, да и вообще не люблю просить…

— Может быть, позже? — Гиббс стал подниматься быстрее.