Алексей Григорьевич заметил, какое впечатление произвели на сына его слова, и не стал терять даром времени.

— То-то, Ваня, — снова заговорил он, — напрасно ты на меня всё это время зверем смотрел. Ведь как-никак, а нам с тобой не пристало в ссоре жить, особливо теперь. Знаешь, как на нас все зубы точат. Чуть повихнись мы малость, так нас сковырнут, что и поминай как звали. Потому и не след нам друг на друга злиться. Будем в мире жить, — и нам всё нипочём, всякую препону обойти сумеем. Ведь вот вижу я, что у тебя горе есть, — ну и скажи мне, авось и поправим дело.

Иван всё время слушал отца, не прерывая его ни малейшим жестом и низко опустив голову. А когда отец кончил, он печально усмехнулся и сказал:

— Нет, батюшка, не можное то дело: моего горя никому не избыть.

Алексей Григорьевич улыбнулся и покачал головой.

— А знаешь, Иван, я ведь догадался, что тебя за горе точит… — сказал он. — Чай, у тебя зазноба появилась?

Младший Долгорукий нервно вздрогнул и прошептал:

— Верно. И от той зазнобы я и места себе не нахожу…

— Ну вот видишь, глупый! Давно бы сказал. Не велика ещё эта беда. Присватывайся, да и давай свадебку играть.

Иван Алексеевич тяжело вздохнул и промолвил:

— Моя зазноба за меня не пойдёт.

Отец расхохотался.

— Вот тебе раз! — воскликнул он. — Да ты, никак, Иван, с ума спятил! Да какая же это невеста сможет Ивану Долгорукому отказать? Такой ещё не народилось. За тебя всякая с радостью пойдёт.

— Эта не пойдёт.

— Да кто «эта»?! Сказывай толком.

Иван Алексеевич встал с места, подошёл к двери, приотворил её, чтобы убедиться, что их никто не подслушивает, затем снова уселся и тогда только сказал:

— Принцесса Елизавета Петровна!

Алексей Долгорукий даже руками развёл от удивления.

— Вот тебе раз! — произнёс он. — Неужто?..

— Вот с этой-то любви на меня и дурость напала! — отозвался князь Иван. — Хотел её пересилить спервоначалу, да не смог. И наяву-то она мне всё грезилась, и во сне-то мне от неё покою не было, — ну и зачертил, чтобы хоть немного забыться. Да нет, не забудешь! Уж так-то я колобродил всё это время… Иному бы пора на погост отправиться, а я, вишь, всё жив да всё о ней думку думаю.

Горькая улыбка скользнула по его губам и затерялась в глубине сразу затуманившихся слезами глаз.

Алексей Григорьевич молча поглядел на него несколько секунд и потом промолвил:

— Эх, Иван, Иван! Погляжу я на тебя, какой же ты ещё глупый! Чем всю эту дурость на себя напускать, заслал бы сватов — да и кончено дело!

— Да ведь это немыслимо! — простонал Иван.

— Да ты пошли.

— И посылать нечего!

— А хочется тебе счастья?

— Господи! — воскликнул Иван. — Да я, кажись, с ума бы сошёл с такой радости!

— И с ума сходить нечего! Ты только меня слушайся. Вот объявит не сегодня-завтра государь Катю своей невестой…

— Да нешто это возможно! — перебил Иван.

— Коли сказываю, — стало, возможно. Всё дело теперь вот как налажено, и не сегодня-завтра сие совершится. Так вот опосля этого мы и донесём государю о твоей любви. Он тебя так любит, что, наверно, сам в сватах будет… Ну а ему уж принцесса Елизавета Петровна отказать не посмеет.

— Хорошо, кабы так было, — прошептал Иван.

— Да уж будет. Ты только дурость свою брось. А самое главное — смотри, Иван, старайся его на брак с Катей настраивать. Ну а опосля и за твои делишки примемся… Так как же, Ваня, идёт, что ли?..

Иван подумал немного, потом быстро поднялся с кресла и протянул отцу руку.

— Идёт, батюшка!

— Ну вот и ладно! — обрадовался Алексей Григорьевич. — А теперь давай поцелуемся.

И отец и сын бросились друг другу в объятия.

Принцесса Елизавета Петровна, проживая в своём подмосковном имении Перове, и не думала возвращаться в город. Она даже рада была, что её все оставили в покое и она могла жить такою жизнью, какая ей нравилась.

Вдали от придворной жизни, от придворных козней и интриг, она отдыхала душой на лоне сельской природы, к которой чувствовала какое-то особое пристрастие. Окружённая небольшим штатом искренно преданных ей людей, она жила самою спокойною жизнью, поздно вставая, ещё позже ложась спать, целые дни проводя или на селе, или в громадном саду, окружавшем перовский дом. Она страстно любила простые деревенские песни, и каждый день в её саду звенели молодые девичьи голоса, слышались звуки бандуры и балалайки, слышался её весёлый, беззаботный смех.