Сельский супермаркет еще не открыт, а женщины, по заведенной привычке рано вставать, подходят и подходят к старому зданию с новой начинкой. Располагаются в тени старых деревьев, которые когда-то были ухоженным парком и осеняли своими кронами сельского завсегдатая, а сегодня дарят тень тому же завсегдатаю, но с городской пропиской.
Сельский супермаркет еще не открыт, а женщины, по заведенной привычке рано вставать, подходят и подходят к старому зданию с новой начинкой. Располагаются в тени старых деревьев, которые когда-то были ухоженным парком и осеняли своими кронами сельского завсегдатая, а сегодня дарят тень тому же завсегдатаю, но с городской пропиской.
Annotation
Григорович Игорь Николаевич
Григорович Игорь Николаевич
Отче Наш
ОТЧЕ НАШ
1
Сельский супермаркет еще не открыт, а женщины, по заведенной привычке рано вставать, подходят и подходят к старому зданию с новой начинкой. Располагаются в тени старых деревьев, которые когда-то были ухоженным парком и осеняли своими кронами сельского завсегдатая, а сегодня дарят тень тому же завсегдатаю, но с городской пропиской. На ветвях уселись разморенные ангелы хранители, давно не востребованные и потому захиревшие, как эти деревья. Среди ангелов попадаются и полные сил - эти охраняют детей: до двенадцати лет ребёнок автоматически принадлежит царству небесному.
Дети, птенцы жизни, взрослеют и женятся или выходят замуж. Вот дефилирует по проселочной дороге, выложенной новенькой тротуарной плиткой, отменная пара подлетышей на выданье. Очередное селфи. Она прекрасна, как перезревший пион, бывшая дочь Лютиковых; он - флокс, из семейства Синюховых. Самого Лютикова в деревне не просто побаивались, а боялись больше, чем могли. Не связывались и с бывшей женой Лютикова, ныне Пионовой. А вот дочь уже становилась своей бабой на деревне, так что и ее побаивались. Внимательно, как бы не роняя собственной значимости в собственных глазах, оглядевшись по сторонам, женщины забросили удочку в сей молодой омут.
– На свадьбу позовешь, молодайка?
– А холера вас побери, приходите. На зло папаше приходите. Всех приглашаю.
– Чем же тебе папаша не угодил: и сыта и обута и в институт устроил.
– А он, козел старый, эстет недоделанный, нас с матерью на суку променял. Так что приходите, бабы, на Купалу и приходите. Ешьте, пейте, жизни радуйтесь. Папаше это как гвоздь в печенку, быстрее издохнет.
И отошли подлетыши к реке искупаться. Очередное селфи - и ангелы на деревьях только с сочувствием могли провожать глазами своих собратьев, ангелов-хранителей сей пары, превращающихся постепенно в призраков под воздействием цифровых технологий.
Вот ковыляет живописный мужчина: берет служителя муз, а сапоги кирзовые, в руках увесистая отшлифованная палка в виде посоха, у которого сегодня иссякли чувства жизни кроме одного - выпить ту дрянь, которую по какой-то издевке от розничной торговли продолжают именовать вином, а в народе окрестили "бырлом". Живописца сопровождает девочка лет десяти, чистенькая юница с глубокими как у лани глазами.
Женщины зачесали языками, получив повод к искушению. Что может быть слаще для вечно гнобимой семейными обстоятельствами души, чем не проехаться на чужой счет; мужчина не остался в долгу - и полемика с употреблением сексологических терминов растревожила не на шутку ангелов, которые постоянно вздрагивали под розгами языковых идиоматических оборотов. Ангелам остался только комментарий.
– Вот если бы хоть на минутку умолкла моя, так распаренная словесной запаркой, тогда бы ее муж не пришел бы домой пьян, и она бы ночевала с детьми дома.
– Ангел с почерневшим от горя ртом заикал, - и детки не заболели бы...
– А моя бы не поругалась бы со своей свекровью, и та бы не сделала на неё "заговор"... и родила бы здоровую девочку... а так...- ангел почесал горб о ствол дерева.
– Ничего - сказало дерево - девочка будет лазить по моим ветвям, как птичка, и я в любой момент смогу сбросить ее наземь.
– А я, наконец то, ухожу в отпуск. Я лечу в отпуск. Да! Да! Йес! Йес!
– и стал исполнять вроде как гопака, - никогда не радовался. Тридцать пять лет не радовался. А сейчас и слезу пущу от умиления, и старушку через дорогу в час пик на руках перенесу, и огород прополю один, и даже два пожизненных заключения могу отсидеть,- ибо кончились мои муки. Вишь, как она его отборным матом то кроет, да всех родственников вспомнила до белесого колена, да по девочке прошлась своим помелом.
Любо! Любо, братцы, любо! любо, братцы, жить!
А с моей кикиморой, больше мне не жить.
Любо, братцы любо! Любо, братцы, жить!
Сам себе хозяин!
– вот и не чего тужить!
Эх! И отплясывал же ангел гопака.
– Отмаялся я! Вечером её придушат любовник с мужем, послезавтра ее снесут на кладбище, - и через сорок дней - прости прощай, юдоль земная! Улечу на самую глухую планету, залезу в какую-нибудь пещеру, и буду наслаждаться тишиной три тысячи лет три года и три дня. Фу!
– Размечтался. Всучат тебе, да хоть бы и горбатенькую, вот и отдохнёшь на пленере.
– Сказал ангел, у которого не было ушей.
Над местностью поднималось молодое июльское солнце и обещало длинный, предлинный день довольства, блаженства, неизреченного томления и ласки, - неги, одним словом. И в этом утреннем мареве неги в созвучии со всем живым билось в томящейся надежде зарождающаяся жизнь. И материнство тихо поскуливало и подставляло распухшие бока доброму солнцу для поцелуя. А доброе солнце гладило бока и бубнило о какой то там выгоде, но счастье подвывало и от этих слов.
Предместье даже старым деревьям казалось отзывчивым да душевно расположенным к людям. И аркады новой кольцевой дороги; и тонкая лента немноговодной реки; и зажиточное село с коттеджами да избами и со всей инфраструктурой; и бледное двухэтажное здание для тихих больных на косогоре; и лысый лесной массив с запрятанной усадьбой; и керосиновый заводик, как градообразующее предприятие, за колючей проволокой; и поросшая быльником и чертополохом полукилометровая пустошь разрушенных очистных сооружений во все стороны, как плешь на затылки; и конечно же кладбище с новенькими памятниками о былом. Да еще свежесрубленная деревянная церковь с подворьем и колодцем-журавлев. А город гигант, угадывающийся в мареве бетонно-асфальтных испарений, радовал кроны деревьев постольку, поскольку был по соседству и многие обитатели, живущие под сенью дерев, кормились со стола индустриализации.