— Я принуждён покориться силе, — сказал он, протягивая адмиралу свою шпагу. — Если, по воле Божией, нашей государыней будет Екатерина Алексеевна, то я буду повиноваться ей так же, как я повиновался до последней минуты Петру Фёдоровичу, назначившему меня на это место.

Адмирал приказал двум офицерам отвести арестованного в казармы и запереть его там.

В то время как де Вьер проходил между рядами солдат, с берега послышался окрик часового.

Адмирал приказал артиллеристам идти на берег и по первому знаку начать стрельбу из пушек. Затем он велел солдатам следовать за собой и во главе отряда вышел берег.

Здесь находилась обнесённая железной балюстрадой платформа, к которой могли приставать и большие корабли. В это же мгновение к платформе подошла императорская яхта, она опустила паруса, и матросы бросили якорь.

Несмотря на мрак, покрывавший море и крепость, на яхте всё же можно было различить отдельных лиц. Пётр Фёдорович стоял на палубе, которая прикасалась почти к самой балюстраде. Фельдмаршал Миних, генерал Гудович и Бломштедт находились рядом с ним; вокруг толпились дамы, которые с нетерпеливой страстностью ждали того момента, когда они встанут на твёрдую землю и будут находиться под защитою пушек.

Адмирал с солдатами подошёл к платформе как раз в ту минуту, когда часовой спрашивал:

— Кто идёт?

— Государь император! — раздался ответ с яхты.

Адмирал Талызин быстро встал рядом с часовым, солдаты последовали за ним и заняли платформу.

— Нам не надо императора! — громким голосом воскликнул Талызин.

Пётр Фёдорович сделал знак рукой, и окружавшие его люди расступились; затем он подошёл к борту яхты, распахнул плащ, в который был закутан, и воскликнул:

— Посмотрите на меня, солдаты! Я здесь… я жив… вас обманули, сказав, что у вас больше нет императора; разве вы меня не узнаёте?

— Нет, — перебивая друг друга, громко воскликнули солдаты: — Нет, нам не надо больше императора… Да здравствует государыня императрица Екатерина Алексеевна!

Пётр Фёдорович побледнел как смерть и, дрожа, схватился за борт яхты.

— Уводите вашу яхту, — воскликнул адмирал Талызин, — никто из вас не смеет высадиться здесь на берег, и если яхта сейчас же не уйдёт, то я прикажу открыть по ней огонь, и все вы погибнете.

Солдаты взяли ружья наперевес, артиллеристы на батареях приподняли фитили.

На яхте послышался дикий, испуганный крик; Гудович выскочил вперёд, встал рядом с государем, затем перегнулся через борт яхты, схватился за балюстраду платформы и воскликнул:

— Ваше императорское величество, умоляю вас, доверьтесь мне. Никто не осмелится направить на вас огонь и оружие, Кронштадт будет принадлежать вам.

Но Пётр Фёдорович ответил только глухими рыданиями: он упал и несколько времени лежал на палубе; казалось, что он был оглушён и потерял сознание. Затем он вдруг вскочил и, даже не взглянув на крепость, бросился в каюту крича и плача:

— Всё погибло!.. Спасайтесь!.. Спасайтесь!

Он скрылся внизу, за ним с громкими криками последовали и все дамы. Графиня Воронцова тоже, казалось, потеряла всё своё мужество и, дойдя до лестницы в каюту, упала на первой ступеньке.

Солдаты всё ещё стояли с ружьями наперевес, артиллеристы приготовили фитили, все взоры были обращены на адмирала; последний стоял, подняв шпагу, и был готов в каждое мгновение подать знак, который должен был уничтожить и погрузить на дно моря яхту с несчастным императором и всеми окружавшими его людьми. Панический страх овладел всем экипажем яхты. С быстротой молнии был вытащен якорь, паруса были подняты, судно повернулось носом к открытому морю, с надутыми парусами стало удаляться от пристани и скрылось во мгле, среди бушующих волн. А с берега всё ещё доносился радостный клич:

— Да здравствует государыня императрица Екатерина Алексеевна!

— Я тоже думаю, что всё потеряно, — сказал фельдмаршал Миних, обращаясь к Гудовичу, — но тем не менее мы должны испробовать последнее средство.

Он спустился в каюту вместе с Гудовичем и Бломштедтом.

Пётр Фёдорович лежал на диване; он стонал, закрыв лицо руками; около него на коленах стояла графиня Елизавета Романовна; вокруг рыдали дамы. Это была картина безутешного отчаяния.

— Кронштадт потерян, ваше императорское величество, — сказал фельдмаршал Миних, — и я боюсь, что во всей России нет места, на которое вы могли бы с твёрдостью опереться. Но эта яхта пригодна и для открытого моря; позвольте нам продолжать путь, чтобы высадиться на берег в Курляндии или Пруссии; оттуда вы можете отправиться к своим армиям, которые стоят в Померании и Силезии, и если они, в чём я не сомневаюсь, при виде вас пойдут за вами, то вы можете с торжеством вернуться в Петербург; во всяком же случае тогда ваша особа будет в полной безопасности, и вы сможете вернуться к себе в Голштинию, если дела примут особенно плохой оборот.

Пётр Фёдорович обернулся, но казалось, что он не вникает в сущность сказанных ему слов; лицо его выражало полнейшее непонимание и безнадёжный страх.

Судно на всех парусах летело вперёд, подгоняемое попутным, теперь ещё более усилившимся ветром; качка в каюте давала себя знать более, чем на палубе, волны с беспощадным шумом и рёвом разбивались о яхту.

— Ради Бога! — воскликнула графиня Воронцова, глаза которой были полны ужаса, а лицо приняло желтовато-зелёный оттенок, присущий лицам, страдающим морской болезнью. — Ради Бога, что вы затеяли? Неужели в подобную бурю мы должны предпринять поездку, которая может продлиться ещё целые дни? Нет! Нет! Лучше тюрьма, лучше Сибирь, чем эта ужасная, холодная могила! Мы хотим в Ораниенбаум; может быть, дело не будет так плохо, как мы думаем… Гвардия образумится, императрицу схватят… Наконец ведь у нас ещё остаётся Голштиния.