…Хочешь не хочешь, но надо было браться за диплом. После длительного домашнего заточения и воскресного бодуна в понедельник утром Радченко решил сходить в институт. Прямо у крыльца общежития его плотным кольцом окружили Тамарины приятели.

— Слушай, ты, Казанова, — даже не сделав попытки протянуть руку, прошлепал толстыми губами Хомяков. Алексей удивленно вскинул брови: он был хорошо знаком со всеми ребятами и такое обращение выглядело весьма странно. — Запомни: Томка нам не чужая. Мы-то думали, что у тебя с ней все по-честному, по-настоящему, а ты оказался редкостным гадом. Трогать тебя мы не станем, нам этого сама же Томка не простит. Но если ты снова начнешь пудрить ей мозги и подойдешь ближе, чем на десять метров… — Голос его зазвучал угрожающе.

Алексей непроизвольно сжал кулаки: да кто смеет разговаривать с ним таким тоном? Молокососы, возомнившие себя народными мстителями? Какое им дело до его отношений с Тамарой?

— Так, ребята: тихо, разошлись, — услышал он за спиной голос Щедрина и почувствовал, как тот крепко ухватил его за локоть и потянул за собой. — Мы спешим. В другой раз поговорите.

— Постой, — рывком выдернул локоть Алексей и, развернувшись к второкурсникам, не менее грозно выдавил из себя: — Запомните раз и навсегда: наши с Тамарой отношения никого, кроме нас двоих, не касаются! Я никому не позволю совать нос в…

— А ты подумал, каково ей было сегодня утром идти на занятия?

«Вернулась! — пронзило Алексея. — Слава Богу!»

— Где ты был в это время? Нежился в постели с очередной дурочкой? Так вот, могу тебя расстроить: Томка шла с гордо поднятой головой, потому что характер у нее — кремень… Я понимаю, по большому счету тебе на нас наплевать, только если… — Валерка на мгновение задумался, — если в тебе осталась хоть капля совести, не выставляй ее на посмешище. Объявил, что женишься, так и женись, а Томку не трогай! Все, пошли, — повернулся он к ребятам.

— А ведь они правы, — тяжело выдохнул за Лешиной спиной Щедрин. — Я лучше понимаю, что творится сейчас в ее душе. — И, не дожидаясь Радченко, зашагал к институту.

Полдня Алексей боролся с желанием разыскать Тамару в бесконечных, запутанных коридорах института, увести подальше от чужих глаз и пересудов, туда, где никто не помешает им поговорить. К концу третьей пары в аудиторию к дипломникам заглянул ректор. Лида, до этого сидевшая достаточно далеко от Алексея, быстро переместилась на свободное место рядом.

— Обними меня, — шепнула она ему на ухо.

— Не буду, — буркнул тот.

— Будешь. В пятницу на тебя пришел запрос с места, где мы проходили практику. В течение недели отец должен дать ответ. Да о таком распределении пол-института мечтает! Ты что, сам себе враг? — скороговоркой выпалила она.

Оглянувшись на потенциального тестя, Радченко придвинулся ближе к Лиде, но не обнял.

— Как здоровье? — спустя какое-то время услышал он за спиной и в ту же секунду боковым зрением заметил, как ректор протянул ему руку. На мгновение растерявшись, Алексей встал, машинально пожал руку, после чего Тишковский жестом усадил его обратно. В аудитории меж тем наступила гробовая тишина. — Как продвигается дело у жениха и невесты? — поинтересовался ректор у стоявшего по стойке «смирно» руководителя диплома.

— Неплохо, — шумно перевел тот дыхание, напрочь забыв, что еще минуту назад собирался жаловаться на нерадивого студента.

— Прочитал отзыв о практике, — обратился Иннокентий Вельяминович к паре за столом. — Польщен и горжусь успехами наших студентов! — произнес он чуть громче, прекрасно зная, что его и без того все внимательно слушают. — Теперь нахожусь в затруднительном положении, — снова перевел он взгляд на преподавателя. — Огромное желание оставить их здесь для научной работы, но в то же время отлично понимаю, что лучшей школы, чем такое распределение, для молодых специалистов и не придумаешь.

— Я хочу уехать, — негромко произнес Алексей.

В аудитории послышался ропот.

— Ну что ж, — вздохнул ректор и по-отечески похлопал его по плечу. — Мне будет тяжело вас отпускать, но выбор за вами… Когда-то давно я точно так же уехал по распределению на край света… Но с наукой не расставался и в аспирантуре учился заочно… Так что дерзайте! — пожелал он всем и добавил чуть тише: — Алексей, зайдите ко мне, надо посоветоваться.

Радченко залился краской — впервые за время учебы в институте ему стало неловко перед однокурсниками. Он никогда не шестерил, никогда ни перед кем не заискивал, не слыл ничьим любимчиком, более того, ничто (кроме успеха у женщин) не давалось ему без труда. А здесь… Чувствуя на себе пристальные взгляды — одни завистливые (везет же некоторым!), другие злорадствующие (за все в жизни надо платить!), третьи сочувствующие (жаль парня!), — не поднимая головы и от этого словно став меньше ростом, вслед за Тишковским он вышел из аудитории.

«Вот и славно, — как-то вяло подумал он. — Вот и скажу все как есть».

Разговор в кабинете ректора был ни о чем и в то же время обо всем: Иннокентий Вельяминович перескакивал с темы учебы на тему семьи, радовался скорому появлению внука, мягко журил Алексея, что еще не подано заявление в ЗАГС, расспрашивал о родителях… Тот слушал вполуха и все пытался выбрать момент, чтобы завести разговор о другом. Но когда речь зашла о защите диплома, его будто пронзило: он должен получить эту проклятую корочку!