– И что же вы сделали? – поинтересовался Алеша.

– Что! Вышвырнул их к чертовой матери на улицу! Двое ничего, оклемались. А вот третий… Перестарался я малость, погорячился. Тех двоих с крыльца спустил, а третьего – в окно попросил. Упрямый был, сволочь. Вот шею себе и свернул.

Артист приподнял шляпу и с интересом посмотрел на Пирогова. Затем снова надвинул шляпу на глаза. А Алеша спросил притихшим голосом:

– Но ведь они, наверное, были вооружены?

– А как же! – подтвердил Пирогов. – Только я у них винтовки отобрал. Горячий я, с детства это у меня. Матушка, царствие ей небесное, всегда мне говорила: «Через горячность ты свою, Павлуша, пострадаешь». Как в воду глядела, – грустно заключил он. – Однако, господа, как урчит в желудке. Этак и с голоду недолго помереть.

Алеша печально улыбнулся.

– Не волнуйтесь, господин Пирогов, нас все равно расстреляют.

– Ну, это еще когда будет, – возразил тот. – Да и потом, господин гимназист, не знаю, как вы, а я предпочитаю отправиться на аудиенцию к Господу Богу с сытым желудком. Еще неизвестно, чем кормят в раю, и кормят ли там вообще. Эй, как вас там! Господин Петруччио! Вы хоть говорить-то умеете?

– Много говорить – себе могилу рыть, – флегматично ответил идальго, не поднимая с глаз надвинутой шляпы.

– Резонно, – согласился Пирогов. Повернулся к Алеше и деловито осведомился: – Он всегда такой?

– Насколько я могу судить – да.

– Ну что ж, господа… – Пирогов вздохнул. – Значит, до утра нам тут вместе куковать.

Он отошел наконец от двери и, щелкнув суставами, улегся в углу на большую охапку сена. Минут пять верзила ворочался, вздыхая и причитая, потом затих. Еще через несколько минут из угла послышался его громкий, жизнеутверждающий храп.

Женщина была высокая, тонкая, с точеным, бледным лицом и замысловатой прической.

– Нестор, – тихо позвала она.

Махно, сидевший за столом над потертой картой, не откликнулся.

Женщина встала с кресла, подошла к нему сзади и обвила его короткую шею своими тонкими белыми руками.

– Нестор, – повторила она.

– Что? – сухо сказал Махно, не отрываясь от работы.

– Ты в самом деле хочешь их убить?

– Кого?

– Этого мальчика. И… артиста.

– Они сеяли смуту и ответят за это по законам революционного времени, – не отрываясь от карты, сказал Махно.

– Ты ведь знаешь, что это не так. Они вступились за женщину. Это благородно.

– Это глупо. А за глупость нужно платить.

– Ох, Нестор, Нестор… – Женщина провела тонкими пальцами по длинным волосам мужчины. – Что с тобой сделало это скотское время.

Она секунду помедлила, затем наклонилась, поцеловала его мягкие волосы и тихо сказала:

– Нестор, я прошу тебя, отпусти их.

– Нет, – коротко ответил он.

– Этот мальчик – он ведь совсем еще ребенок.

– Он смутьян.

– Он храбрый и благородный юноша. Он не побоялся осадить твоего зарвавшегося ординарца.

– Белаш – боец революции, – сухо ответил Махно. – А этот щенок – недобиток буржуйский, семя Каиново. И заступник его такой же. Попадись мы им – они бы с нами не церемонились.

На чистом белом лбу женщины обозначились мелкие морщинки.

– Нестор, пожалей хотя бы мальчика.

– Нет.

– Это твое последнее слово?

– Последнее.

Женщина убрала руки с шеи Махно. Снова помедлила, затем сделала еще одну попытку. На этот раз она говорила холодно:

– Нестор, отпусти мальчика, если хочешь, чтобы сегодня ночью мы были вместе.

Махно поднял голову от карты, удивленно посмотрел на женщину.

– На тебе одной свет клином не сошелся, – сказал он.

Женщина отвечала с недоброй усмешкой:

– Это мы еще посмотрим.

– Смотри сколько хочешь, это твое право, – сказал Махно и, дернув щекой, снова склонился над картой на столе.

Ночь пришла холодная и ветреная. Иногда сквозь тучи слабо мерцала луна, словно единственная уцелевшая золотая пуговица на заношенном, грязном сюртуке.

Тонкая, гибкая тень скользнула по белой стене хаты и снова нырнула в темень.

– Хто це? – спросил часовой, насторожившись. – Хто це иде? А ну – ответь!

– Это я, Серко. Я, Галина Андреевна.

Женщина подошла к сидящему на бочке у стены сарая пожилому казаку.

– Караулишь, Серко?

– Так, пани, – ответил он и передернул плечами. – Стэрэжу.

– Озяб поди?

– Трохи змерз.

– А я тебе чаю горячего принесла.

Женщина поставила на землю медный чайничек. Казак улыбнулся в седые усы: