Парадокс в том, что имя Мессии, вокруг которого объединялись, говоря современным языком, наиболее пассионарные антиимпериалистические силы, было взято Римом и превращено в религиозное знамя именно Запада и именно в его наиболее империалистическом выражении. Образ Христа стал сакральным символом «бремени белого человека»; с этим образом строилась всемирная колониальная империя, парадигмой которой был все тот же первоначальный Рим; с этим образом во все стороны света отправлялись бесчисленные миссионеры, призванные обеспечить на уровне сакрального авторитета лояльность «мирового варвара» Хозяину – наследнику римского порядка.

Наиболее интересным вопросом в историческом плане является следующий: почему Запад пошел на узурпацию религиозного символа, связанного с отрицанием всего, что составляет самую сущность Запада? Эта самая сущность есть не что иное, как человекобожие в предельно конкретном имманентном смысле, которое, с одной стороны, нашло свое выражение в древнегреческой эстетике, с другой – в отнюдь не символическом, а вполне буквальном обожествлении римских императоров. Политической формой этого человекобожия стала империя, в которой каста жрецов, независимо от того, какие традиции они представляли, была отодвинута от центра принятия решений. Жрецы в Риме были маргиналами на фоне воинского сословия. Именно в этом и таится секрет религиозной революции, произошедшей в имперском пространстве около III века Новой эры. Имя «иудейского пророка» (врага языческого жречества и всех видов его влияния на собственно еврейскую среду) потребовалось жрецам Митры и – шире – всем клерикалам Рима, чтобы перестроить европейское общество в духе традиционной пирамиды с церковью в качестве вершины. Приход на место римских императоров германских вождей, ставших «христианскими» королями, собственно говоря, и явился цивилизационным торжеством священства.

Однако, церкви так никогда и не удалось полностью перестроить под себя Запад в классическом традиционалистском смысле. Генетически европейское человечество слишком связано с литургическими практиками тотальной деструкции и священной ярости – специфическими чертами, которые характеризуют сословие воинов, освобожденное от авторитета жрецов и шаманов. Поэтому, несмотря на все усилия понтификов, монашеских орденов и белого священства, Европа вернулась к человекобожию ранних цезарей, проливая при этом потоки своей и чужой крови.

(Общее количество насилия, осуществленное европейцами за 2000 лет хритианства, примерно во столько же (2000) раз превышает насилие, реализованное во всем остальном мире, не исключая и Чингизхана! Только в течение Тридцатилетней войны в Центральной Европе были истреблены буквально все жители, и очевидцы рассказывают, что можно было неделями ехать по Южной Германии, не встретив ни одной живой души.)

Сегодня общим местом стала констатация того, что Запад живет в посхристианскую эпоху. Ницшеанское «Бог умер» относится именно к «смерти» синкретического образа Христа-Митры в сердце западного человека. Это отнюдь не означает, что западная цивилизация погрузилась в материализм; нет, сегодня она вернулась к положению дел при поздней античности с ее чересполосицей сосуществующих одновременно конфессий и культов.

Кораническая теология Исы (АС) покоится на двух фундаментальных столпах, соединение которых может показаться стороннему наблюдателю парадоксальным: с одной стороны, признание существующего в христианстве тезиса о «непорочном зачатии», с другой – безусловное отрицание какой бы то ни было «сыновности» Иисуса по отношению к Богу. Эти позиции объединены в кораническом аяте: «и был Христос подобен Адаму…» – что лишь внешне напоминает христианское учение о «новом Адаме», Альфе и Омеге.

Для христианских богословов творение Адама не отделено непереходимой чертой от метафизики «родства» с Богом, что выражается в возможности «обожения твари». Фактически это сводит к нулю авраамическое учение о творении и восстанавливает в своих правах древний пантеизм с его представлением об эманации сущего из Первоединого…

Для Ислама центр теологии – это утверждение абсолютной трансцендентности Бога. Его творческий акт неотделим от того, что Он не подобен ничему и не равен ничему. Непосредственное создание Исы из «тураба» – земли или субстанции, которой уподобляется Марьям, означает, что по отношению к Мессии стерто все человеческое предшествование, все причинно-следственное бремя, которое лежит на каждом обычном человеке в виде генетической предыстории. Иса есть завершение человеческого цикла, точка, в которой собственно человеческое («глиняное») кончается. Именно этот сверхъестественный разрыв с обычным человечеством необходим для особого проявления последнего пророка Мухаммада (САС), потому что Ислам действует уже в постисторический период, когда границы между архаическими туземными сознаниями стерты и наступает эра глобализма, которая не считается с причинно-следственной логикой, в которой возможно все, в том числе и победа «малого отряда» Ожидаемого Махди над «большим шайтаном» вселенского Рима.

Лекция в Московской Международной Киношколе

Тема сегодняшней лекции – это проблема зла во всех аспектах. В том числе, и в эстетических. Понятно, что до того, как стать эстетической, проблема зла должна быть религиозной проблемой, поскольку зло и добро – этические категории. Мы живем в такой культурной среде, где понятия «зло» и «добро» давно стали банальностями, очень расхожими и мало что означающими словами, которые характеризуют часто эмоциональное и субъективное отношение говорящего к ситуации.

Но если люди поднимаются чуть повыше, они начинают говорить об общечеловеческих ценностях, о борьбе за все хорошее и против всего плохого. К сожалению, эта банализация зла, так же, как и банализация добра, фактически, обезоружила современного человека духовно. Он представляет собой довольно беспомощное существо, которое находится в плену своих импульсов и пожеланий, плохо отдает себе отчет в фундаментальных векторах, какими является, прежде всего, Зло, а затем, в какой-то степени, может быть, и Добро.