— Неужели?

— Возможно. Просто мысль, хотя, может быть, ценная.

Глаза Худа устремились на Аратана, который снова сел у последней жаровни. Джагут сказал: — Этого, Готос, я отошлю тебе. Прежде чем мы пересечем порог, из-за которого нет возврата.

— Так и думал, — вздохнул Готос.

— А может, совсем наоборот?

— Нет. То есть, я думал, что ты так сделаешь. Пошлешь назад, если не сюда, так куда-то еще. Только не туда.

Аратан кашлянул. — Вижу, ни один из вас не думает, что я могу решить сам?

Худ глянул на Готоса. — Щенок говорящий?

— Некое подобие речи имеет, да. Хотя не в том самая привлекательная его черта.

Аратан продолжал: — Я скажу что должен, лорд Худ, когда придет время — когда мы достигнем вашего порога. И вы меня выслушаете, сир, и не будете возражать против продолжения общего пути.

— Не буду?

— Нет, сир, когда услышите мои слова.

— Он понимает наш стиль, ясное дело, — сказал Готос Худу. — Хотя еще молод и так далее.

— Ах да. Конечно. Прости что забыл.

Худ откинулся на спинку кресла и вытянул ноги в позе, подражающей Готосу.

Аратан смотрел на обоих.

Через миг Готос начал постукивать по ручкам кресла. Аратан видел, что Худ готов заснуть.

СЕМЬ

Не имеющий дочерей мужчина, размышляла наблюдавшая за командиром Шаренас Анкаду, мало что знает об изяществе. Вета Урусандер стоял лицом к югу, спиной к внешней стене крепости; за ним куча мусора с кухни создала на камнях стены треугольное пятно. Сапоги его зарылись в гниющие отходы. Розовые косточки, черные гнилые клубни, битые черепки, кожура и прогоркшее сало. Пусть теперь даже днем стоит леденящий холод — пар поднимался над грудой, будто дымок над тайным пожаром торфа. Да, вот образ плодородия, решила она, хотя и совсем непривлекательный.

За время ее отсутствия список убиенных вырос. Забавно, ведь война даже не объявлена. Она не сводила с командующего глаз, гадая, знает ли его вообще. Ощущая ломоту в спине после долгой скачки, стояла в отдалении — одежда запачкана грязью, руки онемели, ведь пот пропитал тонкие кожаные перчатки.

Зима — сезон изолированности. Миры замыкаются, скучиваясь. Оказавшись в тесном плену, в окружении запретного холода, среди мерзлых земель, можно стать одержимым грядущими временами, вести жаркие речи, превращая весну в обещание огня. Она далеко заехала, изучая положение дел в королевстве, скакала сквозь блеклые пустоши, выгоревшие леса, огибала серебряные от льда и снега холмы. И, как всё, приходящее с зимней стужей, ее редко когда привечали радостью. Не всегда нужны ледяные торосы перед вратами крепостей, чтобы создать одиночество; зимняя изоляция исходит скорее от разума, нежели от мира внешнего.

Живописец ухмыльнулся бы, видя представшую ей картину. Тот суровый, превосходный портретист, что видит лишь нужное. Сложность чаще всего ведет к смущению, а ясный ум наделяет даром простоты. Но задняя сторона крепости сама по себе горька, шепча о приземленных истинах. Ворота, строгие линии и высота фасада служат показухе, возвышая титулованное меньшинство, вопия о привилегиях и богатствах. Конечно, фасад встает перед постройками города. Так гобелен скрывает ветхую стену.

«Да, всё как у мужчин и женщин: здания гадят через дырки на задах».

Мысль эта заставила вспомнить о Хунне Раале и его улыбке, той, что приберегаема для ничтожных визитеров. Знания становятся сокровищами, а мужчина, возглавивший Легион во всем, кроме официального звания, стал жаднее всякого тирана. Еще хуже: в нем есть еще что-то, некая эманация, не только винный дух и кислый пот. Шаренас гадала, одна ли она заметила перемену. Возможно, она просто была вдалеке слишком долго.

«Слишком надолго и слишком не вовремя я уехала. Мы разделились, Кагемендра Тулас. Кажется, так давно. Ты успел найти нареченную? Задрожал или стоял храбро, как тебе и следует? Кагемендра, я вернулась в Нерет Сорр, и я скучаю по тебе».

Когда Урусандер наконец перевел на нее взор, она заметила в нем удивление. — Капитан! Не знал, что ты вернулась.

— Только что прибыла, сир.

Она внимательно смотрела на него. Как привидение. Облачен в зимнюю кожу, белую и смутно-прозрачную, словно в ледяные доспехи. Лицо казалось резким в тусклом свете. Преображение до сих пор пугало ее. «Верховная жрица Синтара называет это чистотой. Но я вижу сезон замерзших мыслей, убеждений и веры. Нас зовут в сон, мы всё глубже затягиваемся в мир крайностей, и сердца наши под замком.

Свет не сулит сочувствия. Он не тот, кого я знала прежде».

Урусандер сказал: — Прошу, уверь меня, что Торас Редоне мыслит разумно. Не хочу увидеть повторение безумной атаки лорда Ренда, ведь мы остаемся здесь, ища мира.

Он запнулся, и она отлично понимала почему. Урусандер никогда не мечтал о командовании, был слишком резок для придворной политики, чувствовал себя неуютно в присутствии господ из Великих Домов, не разбирался в сплетениях двусмысленных интриг. Не слыл красноречивым. Но сейчас и здесь выбора почти не было.