Шрифт:
У Кузьмича сдают нервы, видно, свою евреечку вспомнил.
– Вон отсюда и только ещё раз попробуй! – я тихо извинилась, пообещав, что буду терпеть изо всех сил, как только может терпеть человек, у которого понос. Вслед раздалось: – Ты у меня дождёшься!
Ага! Значит, всё хорошо. После работы, как обычно, я у Кузьмича в кабинете. Слышу мне знакомое:
– Ты опять с иностранцем сидела, Лагутина?
Я, извиняясь, отвечаю, что мы только кофе пили. Иван Кузьмич не верит:
– И что он с тобой делал там? – И добавляет своё коронное: – Как это всё называется? – А потом: – А коньяк «Камю» он тебе в кофе не подливал?
Буквально через пару недель Иван Кузьмич укоризненно качает головой.
– Ты как попала к греческим туристам? – спрашивает он меня. – Это что за безобразие такое?
Я ответила, что в греческой группе не хватало переводчиц. Иван Кузьмич разводит руками и говорит привычное: «Вот-вот».
– А как же они тебя понимали? – любопытствует он.
Я ответила, что многие не понимали, но зато мы песни пели, русские и греческие, да и экскурсия была только одна – в Кремль. Правда, один говорил, как истинный американец.
– Это Янис Паранахайтис, – повышает голос Кузьмич и снимает телефонную трубку. – Отдел Греции? Повышенное внимание к группе под номером… Что? Что-что? Улетели? – он вешает трубку, и я слышу горькое: – Улетел, как Оруцкий, сукин сын!
– А кто такой Оруцкий, Иван Кузьмич? – спрашиваю я.
– Оруцкий – польский лётчик, дезертир. Он в начале Второй мировой войны улетел на военном самолёте в Англию и не вернулся! В один конец! Понимаешь? – Иван Кузьмич смотрит мечтательно вдаль… – Что дарили?
Я выкладываю из сумки на стол маленький пакетик пастилы. Иван Кузьмич брезгливо смотрит на неё. Тогда я подвигаю ногой под столом пластиковый пакет из «Берёзки». Бутылки в нём мелодично звякнули.
– Это дело надо прекратить! Ты смотри у меня! – Резко зазвонил телефон. Иван Кузьмич орёт не своим голосом: – Что, что? Что я перепутал? Кто в «Пассаже» скандал устроил? Я вас спрашиваю, почему она у иностранцев платки скупала? Аааа, так она им платки продавала? Это меняет дело! – И мне на прощанье: – Иди, работай, Лагутина, и смотри у меня!
Работаем, работаем. Ещё год, я весёлая, жду чего-то красивого, необычного. Дождалась…
– Лагутина, на последний этаж!
Это уже команда. Лечу через пролёты. Что сейчас будет… Слышу:
– Ты опять с иностранцем сидела!
– Это ж русский, Александр Монташев, Иван Кузьмич, а я уже свободна.
Иван Кузьмич с ужасом на меня смотрит.
– Монташев – парижанин, родом из семьи Монташевых. Эти сволочи в революцию туда убежали. Тот ещё тип: распространяет запрещённую литературу! Что предлагал?
– Пока ничего, он уже в возрасте, ему трудно.
Слышу гнусное хихиканье:
– Я знаю. А запрещённую литературу? Признавайся! Я спрашиваю: какую? – Иван Кузьмич перечисляет: – Бунин, Ахматова, Цветаева, Набоков. Манда… Мандальштам… Он говорил, что с русским человеком дело иметь НЕЛЬЗЯ.
– Это говорил Бунин, Иван Кузьмич, – отвечаю я ему.
– А то, что Россия – страна воров и проституток? – при этом зыркнул на меня так, что я чуть со стула не упала. Не теряя достоинства, отвечаю:
– Это тоже говорил Бунин, – хотя надо бы проверить.
А вот с книгами в стране – беда! Я уже который месяц подряд своему сыночку Мише одну и ту же сказку читаю. И если так будет продолжаться, то его образование закончится на «Золотом ключике».
– У меня тоже внучка есть, – надевая очки, жалобно вздыхает кэгэбэшник.
Через неделю я ему припёрла пакет, в котором лежали его любимый «Камю» и детская книжка с красивой обложкой. Иван Кузьмич берёт книжку в руки и с восхищением произносит:
– «Золушка»! Ну надо же!
Я свободна! И у меня в сумочке Набоков. Ну надо же! В Интуристе после минутного опоздания надо было писать объяснительные, а уже после нескольких нарушений грозило увольнение с работы. Прибегаю, тяжело дыша… Иван Кузьмич стоит с секундомером:
– Лагутина, ко мне! Будешь писать объяснение за 24 марта!
Я, ничего не понимая, показываю на часы:
– Ровно девять, а на дворе июль.
– Отчет за 24 марта! – объясняет он мне строго. – Ты опять с иностранцем сидела! Я только что об этом узнал.