Никто не оглянулся на вошедших.

Столичные проститутки наклоняли свои огромные шляпы (такая была мода) над чашками, в которых был спирт.

Подбежал половой в белой и чистой, по случаю наступающего Нового года, рубахе и усадил гостей, грубо столкнув со стула у незанятого столика оборванца в кепке, мирно дремавшего над столом.

— Что будете кушать? — спросил он.

— Кушать! — закричал Мальчишка. — Мы будем кушать коньяк, мой дорогой. Есть 184-й?

— Как же-с! А насчет твердого?

— Яишницу с колбасой, — скомандовал Джек-Потрошитель.

Сели.

Через минуту половой вернулся, гремя подносом с чайником и стаканами. Был и лимон, нарезанный толстыми ломтями.

— Чичас и яишинка! — выдохнул он.

Часы на стене показывали без десяти двенадцать.

Проститутка, курносая и толстая, протянула с соседнего столика пустой стакан и попросила:

— Плесните кипяточку!

Наливая ей коньяку, Мальчишка продекламировал:

— Сам тварь! — запальчиво ответила женщина. — Гад даже! Как ты можешь женщину оскорблять?.. А?

— Мадам! — привстав, расшаркался Мальчишка. — Да разве ж я… Принцесса!.. Вы меня не так по шиш.

Но женщина уже истерически визжала.

— Гнусь паршивая, да как ты меня смеешь дрянью называть! Ты!.. Да ты…

Зала угрюмо и грозно загудела.

Какие-то мужчины, оборванные и страшные, пробираясь меж столиков, уже приближались к месту скандала. Заметались половые. Мальчишка струсил и жался к стене.

Вдруг встал Джек-Потрошитель.

Его тяжелая нижняя челюсть отвисла, обнажив волчьи желтые зубы. Вот она прыгнула вверх, выбросив резкое, как приказание, которого нельзя не послушаться:

— Цыц!..

И лохматые оборванцы, наседавшие на стол газетчиков, разом подались назад. В этом страшном, побагровевшем лице они увидали свои лица, но в ярости, на которую они не способны.

А в углу в это время человек в рыжем пальто и приплюснутой кепке вдруг опустил руку в карман, вздрогнул, вскочил и опять сел.

Потом не спеша и спокойно поднялся и вышел в буфет, а затем нырнул на улицу.

Мальчишка, уже успокоившийся и снова веселый, разлил коньяк по чашкам и смотрел на часы.

— Увидите, господа, ровно в двенадцать по моим ударит пушка. Минута в минуту идут. Уже без двух!

Зала гудела, было дымно и пахло тяжелой пищей с луком.

— Без одной!.. Без минуты, милстдарь!..

— Без десяти секунд!..

«Ух!» — едва слышно ухнула пушка в Кремле.

Газетчики встали, чокаясь. Зала заголосила, завизжала, запела.

Но, заглушая этот адский концерт, вдруг из буфетной крикнули:

— Ребята, фараоны!.. Сыщики!..

Почти треть гостей, опрокидывая столики, бросалась ко второму выходу.

Но городовые и человек в рыжем пальто уже ворвались в залу.

Сшибая визжащих женщин, они неслись к тому столику, гае сидели газетчики.

Джек-Потрошитель метнулся к окну, в его руке мелькнула квасная бутылка.

Визг и рев драки.

Затем довольное кряхтение городовых, связывающих барахтающегося на полу человека.

Мужчина в рыжем пальто, пряча в карман револьвер и преодолевая одышку, довольно и торжествующе объяснял ничего не понимавшим журналистам:

— Как гаркнул он «Цыц!», так я его и узнал. Ведь это ж Гершка-Студент из Одессы. Три убийства на нем.

— Не ошибаетесь ли вы! — бледный, с трясущейся нижней челюстью, говорил ночной редактор. — Три месяца он у нас работал, правда, приняли без рекомендации. Самуил Абрамович, да чего же вы-то молчите?

Человек, лежащий на полу, дрогнул разбитой в кровь губой и хрипло ответил:

— Правда, будь он проклят! Засыпался опять!..

И попросил коньяку.

— Замечательная ночь! — захлебывался на улице Мальчишка, теребя своего старшего товарища за рукав пальто. — Удивительная ночь! У меня складывается стихотворение, которое я назову «Двенадцать часов». Уже есть первая строчка:

Сыщики, воры и проститутки

И убийца с челюстью…

— С челюстью… С какой челюстью?.. Размер не выходит. Стойте, вы куда?

— Домой. Ну вас к черту!.

И они разошлись.