Шрифт:
А Соренко, благодаря своей медлительности всегда запаздывавший на уроки (зря Скрябин спешил юркнуть за Тицнером!), — Соренко уже вваливается в класс.
И только тут кадеты окончательно поняли, что с Тицнером опять произошла какая-то чепуха, что в чепухе этой они ни сном, ни духом не виноваты, и, может быть, она им даже на пользу. Кто-то охнул, кто-то взвизгнул, не в силах сдержать желания высмеяться: опять рассеянный немец забежал не в тот класс, где ему следовало быть. А хвост-то, а «лягушка, стоя в банке, плывет на столе»… Лассунский забился в истерике. К нему бросился Приходкин и кто-то еще, чтобы вывести его из класса и вести в лазарет. Спокойствие сохранил только Соренко, и в его умных хохлацких глазах искрилась усмешка.
Идите, полковник, отсюда, сердце свое поберегите! — прошептал он на ухо близкому к апоплексическому удару СкрябинуЕ Я тут один во всем разберусь.
«Действительно! — тяжело дыша, подумал ротный. — И свалял же я дурака из-за этого чертова немца!» И, прохрипев кадетам пару грозных фраз, он «покинул зал заседания».
— Карл Карлович, отцепите, батюшка, себе хвост! — тенорком пропел Василий Васильевич. — Что, не можете? Дежурный, помоги герру лереру.
Надо ли говорить, что помогать Тицнеру сорвалось с парт не меньше пол-отделения.
— А теперь, Карл Карлович, идите-ка вы во второе отделение первого класса — там у вас урок. Идите, батюшка, с Богом…
— Я только запишу, что я вошел в класс уже с хвостом, вероятно, по дороге…
И это была последняя запись герра Тицнера: воспитатели третьей роты испросили-таки у начальства запрещения для Тицнера делать записи в классные журналы. Он мог после этого только записывать фамилии шалунов. Но как только прекратились записи, не стало охотников и подшучивать над Тицнером. Впрочем, была все-таки Тицнером сделана и еще одна запись, финальная, через неделю после того, как ему было воспрещено авторство в классных журналах. И запись эта гласила: «Приходкин целую неделю подускивал меня записывать, но я на это не поддался».
Таубе и Дорошкевича начальство простило. С них только взяли слово, что они никогда больше не будут ни натирать пола салом, ни мочить учителей из трубочки. А что касается Карачьянца, то он, придя со своей ношей в естественно-исторический кабинет, чистосердечно признался Василию Васильевичу как в своем горе, так и в намерениях своих относительно его бритвы. И на другой день ему была бритва подарена, и не ржавая, паршивая, на которую он вынужден был зариться, а новая, отличная английская бритва.
ИСПОВЕДЬ УБИЙЦЫ [4]
— Да, — сказал Модест Петрович Коклюшкин, мой сожитель по тюремной камере. — Да-с, совершенно верно изрекает народная мудрость: знал бы, где упадешь, так соломки постлал бы… Мог бы я сейчас быть в Парагвае или в Канаде, вообще в одной из Америк, — такое путешествие судьба мне предназначала в тысяча девятьсот седьмом году. Но ничтожнейшая мелочь, сантиментальность моя, всё испортила, смешала мои карты, и вот я уголовный преступник, конченый человек!
4
Исповедь убийцы. Р. 1940, № 35. Императорское техническое училище — ныне Московский государственный технический университет им. Н. Э. Баумана, носил это название в 1868–1918 гг. «…быть сумским гусаром, — такой полк в Москве стоял» — Сумской гусарский полк был сформирован из Сумских слободских казаков в 1651 г. в Малороссии; гусарским стал называться в 1765 г.; в 1882 г. был преобразован в драгунский, а с 1907 г. снова стал гусарским, «…на почве злоупотребления желтым шартрезом» — крепость желтого шартреза 40° (в отличие от зеленого — 55°); иначе говоря, русский промышленник спился на французском ликере, крепость которого в точности совпадает с водкой. Доломан (от венг. dolmany) — гусарский мундир, расшитый шнурами. «…том Штирнера “Единственный и его достояние”» — Макс Штирнер (1806–1856) — немецкий философ, из работ которого по сей день более всего известна упоминаемая книга (1845). «Так говорил Заратустра» — четырехтомная работа Фридриха Ницше (1844–1900). «…все тогдашние газеты печатали ее фотографии, потому что она сумела приготовить синтетический каучук» — контаминация нескольких исторических фактов. Впервые синтетический каучук был получен русским химиком С.В. Лебедевым (1874–1934) в 1910 г.; в 1928–1932 гг. его уже производили в СССР в промышленных масштабах (раньше, чем в Европе и в США). Лебедев был мужем известной художницы А.П. Остроумовой-Лебедевой (1871–1955). «Эту симпатичную истину открыл и поведал миру великий Прудон» — Пьер-Жозеф Прудон (1809–1865) в брошюре «Что такое собственность» (1840) дал свой знаменитый ответ («Собственность — это кража»), легший в основу анархических теорий. «Шотландский плед, цветной жилет, — твой муж презрительный эстет» — из стихотворения А. Блока «Встречной» (1908).
«Это и есть Николаевская Измайловская богадельня…» — Николаевская Измайловская военная богадельня основана по приказу Николая I в 1837 г. «для призрения отставных офицеров и нижних юнкерских чинов, не могущих, за старостою лет, болезнью или увечьем, снискивать себе пропитание трудами»; комплекс возведен по проекту зодчего К.А. Тона (1794–1881); открыта в 1850 г. для инвалидов войны 1812 г.; просуществовала до 1917 г. Пахитоски — папиросы, мундштуком которых служит соломинка. «Русское Слово» — одна из крупнейших газет своего времени; издавалась в Москве в 1895–1917 гг.
Он умолк и посмотрел в сторону моей койки. Я его понял.
— Есть, Модест, — сказал я, поворачивая к нему лицо. — Рассказывай. Только не особенно ври.
И он поведал мне о «пустой мелочи», испортившей ему жизнь.
Так он начал:
— Тридцать пять лет назад был я отличным юношей, правда, сиротой. В ту весну я как раз окончил в Москве реалку и готовился к конкурсному экзамену в Императорское техническое училище. Конечно, не очень усиленно готовился, больше по ресторанам шатался. Как-то мне не хотелось ни диплома, ни высшего образования. И инженером не хотелось быть, потому что уж очень я на инженеров насмотрелся.
Дело, видишь ли, в том, дорогой мой, что у сестры моей Ксении Петровны, под крылом которой я обитал после смерти родителей, бабы красивой, умной и богатой, завод в Москве имелся. Тут придется сделать примечание, без которого дальнейшее будет неясно. Род наш бедняцкий, чиновничий, но сестре повезло. Она, кончив институт, поступила гувернанткой в один богатейший московский купеческий дом и женила на себе старшего купеческого сынка. Вскоре папаша этого оболтуса помирает, и, по разделу имущества, достается сыну завод, сколько-то денег и еще что-то. Потом помирает и сам Анатолий Прохорович, и, как утверждали злые языки, не без благосклонного участия моей сестрицы, которая весьма покровительствовала его страсти к алкогольным напиткам. Не буду утверждать, так ли это на самом деле, но легко допускаю, потому что Ксения Петровна при всей красоте своей была черства и даже злобна. Анатоша же ее представлял собою этакую сосульку, обсосанную мартовской оттепелью. И не нужен он ей был совершенно. К тому же сосулька эта страдала какими-то хроническими накожными болезнями, экземой, что ли. Словом, мразь. Ни внешности, ни нутра — хитрый мужичонка с душонкой жуликоватого приказчика. Итак, к великому удовольствию моей сестрицы он сдох.
Вот тут-то я и оказался в инженерном окружении. У сестры на заводе этой человеческой породы было экземпляров шесть, если не больше. И механики, и химики, и еще какие-то. Даже один англичанин был. Присмотрелся я к ним и остался ими недоволен. И жизнью их тоже. Один всю жизнь обязан краски составлять, другой за скучнейшими машинами наблюдай, третий еще за чем-нибудь другим. Ну что в этом интересного, привлекательного? Да и жалование у них в общем паршивое по сравнению с доходами моей сестрицы, — ну, служащие и служащие. С какой это стати мне делаться таким, как они? То ли дело, думал я, быть сумским гусаром, — такой полк в Москве стоял. Красивая форма, конь, сабля, шпоры. Солдаты честь отдают, барышни глаз не сводят. Я еще с четвертого класса реального стал о гусарстве мечтать. И так, понимаешь, с этой мечтой сжился, что даже во сне себя гусаром видел.