Образ был темен ликом, древен, еще, конечно, из России вывезен, и перед ним теплилась красная лампада, наполненная бобовым маслом. Серебряный венчик над ликом Богоматери был вычищен и блестел — дело рук Федосьи Парфеновны или Веры, но, увы, и гаоляновые тростинки перед языческой святыней возжигали тоже они!..

Увидев перед собою двух русских, Федосья Парфеновна явно струсила: она заметалась по фанзе с несомненным намерением улизнуть, и только пояснение дочери, вошедшей вслед за Скрябиным с Сашкой, что эти двое не из-за Амура, а из Харбина, помогло женщине овладеть собою. И все-таки голос ее звучал натянуто, не без дрожи, когда она, вспомнив русское приветствие, сказала гостям:

— Ну что ж, милости просим!

Тут проснулся и поднялся с кана и хозяин, худой, с сумрачным лицом китаец. Никакого особого интереса к прибывшим русским он — наружно, по крайней мере, — не проявил. Поздоровавшись с ним и сказав, что они прибыли сюда для скупки щетины и пробудут с неделю, вообще — как управятся, приезжие условились с ним о цене постоя и стали разоблакаться. Готовясь к ужину, достали из своих сумок и кое-какой городской чифан — консервы, копченую колбасу и бутылку водки.

При виде водки с лица Федосьи Парфеновны сбежали последние следы недоверия и робости, вызванные неожиданным появлением соотечественников, — глаза ее заискрились, она оживленнее принялась за сборы всего необходимого к столу, в чем ей помогла и Вера, уже переменившая халат, в котором она была на пароходе, на белую полотняную курму, но оставшаяся в тех же широких черных китайских штанах, закрученных тесьмой у щиколоток. Точно в таком же наряде была и мать ее, только панталоны на ней были короче, не доходили до щиколоток и внизу собраны не были, да и курма давно уже требовала стирки.

Хозяин посмотрел на водку косо, неодобрительно.

— Моя мадама шибко пей люби, — хмуро сказал он. — Когда моя не види, много ханшин пей. И тогда работать не хочу.

— Ладно уж! — крикнула Федосья Парфеновна, сердито громыхнув посудой. — Когда я пила-то? Хоть бы бога своего посовестился! Купил себе рабу!

— Ничего, джангуйда! — миролюбиво вмешался Сашка. — Мало-мало можно выпить, мало-мало и курица пьет, — и он ласковым движением притянул к себе белокурого, но плосколицего мальчугана лет семи, уже явного, как говорят на Амуре, полукровца, лян-хэ-шуэр по-маньчжурски, отпрыска Федосьи и Ли. Но мальчик испугался и крикнул:

— Оставь меня, ламоза!

— Ишь ты, — удивился Сашка и отпустил ребенка.

— Цыц! — крикнула на сына Федосья, всё еще обозленная неуместным замечанием мужа. — Дикой он, да и пугают тут ребят ламозами, то есть большевиками, — не совсем точно из вежливости пояснила она. — Как в Рассей домовыми… А что я другой раз выпиваю, — вновь возвратилась она к своей обиде, — так что ж, я этого и таить не стану. Пью, конечно, когда придется. И кто ж тут из русских баб не пьет? Да и как не пить нам? Вот услышите, господа хорошие, если поинтересуетесь, что мы тут, русские женщины, вытерпели за все эти годы. Запьешь! Хоть вот сейчас Марковну спросите, — и она махнула рукой к двери, только что открывшейся и пропустившей в фанзу новое лило.

Скрябин с Сашкой не сразу поняли, мужчина это или женщина. В таких же, как и на Федосье, высоко поднятых штанишках, обнажавших маленькие голые ноги, сунутые в китайские туфли, но с головой, по-русски повязанной платочком, — это существо в одинаковой мере могло быть и худеньким щуплым старичком, и старухой. И лишь вглядевшись в морщинистое, коричневое от загара лицо — в это лицо, не по-мужски ласково улыбающееся, — залетные харбинцы поняли, что перед ними старая, но еще не дряхлая русская женщина. А та, всё улыбаясь и как бы светя на всех яснейшими озаряющими глазами, осенила себя крестным знамением, в пояс поклонилась хозяевам и гостям и певуче проговорила, обращаясь к последним:

— Здравствуйте, господа хорошие! Господь милости послал — добрых людей, слышала я, в деревню к нам привел, — и протянула Скрябину руку.

Было в этих приветливых словах и в том, как вошла старуха, — как показала себя, говорил после Сашка, — так много почтенной мудрой старости, что Скрябин встал, пожимая эту маленькую сухонькую старческую горстку. Встал и даже вытянулся и Саша, бывший каппелевский ефрейтор. И, пожалуй, не у одних только своих соотечественников, видевших ее в первый раз, Марковна вызывала к себе уважительное чувство, ибо и Ли встретил ее приветливо и предложил сесть.

— Садися, бабушка, — сказал он.

Старуха присела на край кана и быстрым взглядом оглядела обоих приезжих; в глазах ее была зоркость и живость.

— Вот что, гости дорогие, — начала она, складывая ручки на животике. — Скажите вы мне, когда у нас будет Первый Спас, с чисел-то я сбилась, а как мне без чисел праздники править? Как в потемках теперь память слаба стала.

Скрябин, никогда не знавший Святцев, не смог ответить на этот вопрос, но Сашка, быстро прикинув в уме, сказал, что Первому Спасу быть ровно через одиннадцать дней. Марковна поблагодарила.