Однако в римском праве торгового права практически не было. Несмотря на то что Рим породил первую историческую форму мировой торговли, в частности, сырьем, рабами или, к примеру, посудой массового производства, характерному для той эпохи духу юридической абстракции претила идея о том, будто торговля нуждается в каких–то особых правилах[119]. Поэтому вопрос об источниках торгового права оставался по–прежнему актуальным и в XIX веке. Вебер изучал его применительно к одной конкретной форме коммерческой деятельности, а именно к открытому торговому обществу. Участники открытого торгового общества отвечают по обязательствам фирмы — а значит, и за каждую сделку, заключенную уполномоченным лицом от имени фирмы, — не только своей долей, но и всем своим личным имуществом. Истоки этого рискованного для участников типа коммерческого объединения Вебер обнаруживает в Северной Италии эпохи Средневековья. Как в те времена объединяли свои усилия купцы и в первую очередь те, кто занимался морской торговлей, где, в отличие от сухопутной торговли, риск банкротства был особенно велик? Как возникает идея «общего имущества» фирмы, когда можно было бы и дальше учитывать лишь частное имущество отдельных участников? Вебер видит в этом прежде всего перенос «германской» идеи общей семейной собственности на несемейные производственные и торговые объединения, вследствие чего около 14оо года и возник правовой принцип материальной ответственности членов фирмы за ее действия. Открытое торговое общество — это не просто соотношение паев, в соответствии с которым распределяются прибыли и убытки от коммерческой деятельности, возможной благодаря вложениям соучредителей, а товарищество с личной ответственностью членов[120].

Научного руководителя не удовлетворили результаты научных изысканий Вебера — диссертационный труд удостоился лишь оценки «magna», но не «summa cum laude»[121], а Вебер пишет, что он еще легко отделался[122]. Однако если знать дальнейший ход событий, то уже в этой работе можно увидеть, к чему лежит душа молодого экономиста и будущего социолога. То, что сделал Вебер в своей диссертации, по сути является анализом исторических условий возникновения капиталистической фирмы. Фирма возникает из совместного проживания и общей мастерской. Ее правовая форма вытекает из стремления к кредитоспособности, т. е. к тому, чтобы заранее принять меры на случай банкротства и быть способным нести материальную ответственность: имущество самого общества отделяется от личного имущества его членов, а их ответственность ограничивается действиями компаньонов, связанными с деятельностью фирмы. Это, в свою очередь, повышает вероятность того, что участниками фирмы на базе солидарной ответственности захотят стать и не члены семьи. А поскольку прибыль, полученная в результате деятельности фирмы, не распределяется между участниками в соответствии с их трудовым вкладом, а присовокупляется к общему имуществу, «постепенно формируется понятие капитала», как лаконично замечает Вебер в одной из своих последних лекций[123].

После защиты летом 1889 года Вебер уже точно знает, что будет писать вторую, докторскую, диссертацию, и даже уже сформулировал для себя ее тему: аграрные отношения в Древнем Риме. Докторскую диссертацию Вебер пишет за полтора года под научным руководством берлинского статистика и экономиста Августа Майцена и защищается в 1891 году. Полностью ее название звучит как «Римская аграрная история и ее значение для государственного и частного права», а воспроизвести и постичь аргументацию Вебера в этой работе сможет, пожалуй, лишь тот, кто сам разбирается не только в античном земельном праве, но и в топографии и налоговой системе. Другими словами, биографу это не под силу. Не в первый и не в последний раз Вебер и здесь пробует свои интеллектуальные силы и свое терпение, вгрызаясь в тему, прежде не изученную и поэтому требующую прочтения огромного количества литературы, а в конечном итоге еще раз подтверждающую высочайшую компетенцию автора. Вебер не ставит перед собой вопросов, уводящих в общие рассуждения, и уж тем более не потакает своим интеллекту альным привязанностям. Поэтому и в доступных к прочтению письмах того периода он почти ничего не пишет о своей научной работе. Его молчание лучше слов говорит о тех муках, которым он себя подвергает. Вплоть до момента публикации он спорит с книгами, но не с современниками, и хотя это непреклонное стремление сказать «I did it my way»[124], вероятно, присуще всем подвижникам гуманитарных и социальных наук, все же у Вебера этот симптом выражен особенно сильно.

Еще в зимнем семестре 1886/87 учебного года в Берлине Вебер снова ходил на лекции по римскому праву и среди прочего наконец прослушал курс Теодора Моммзена. Что касается интереса к аграрной истории, то не исключено, что он появился во время военной службы Вебера в Позене, а точнее, во время его поездок по близлежащим селениям, где один ландрат обратил его внимание на вопросы политики расселения и структурных изменений сельского хозяйства. Кроме того, Август Майцен был в том числе и специалистом по аграрным отношениям в Пруссии и по истории расселения германцев и славян. Уже осенью 1887 года Вебер сообщает о том, что он периодически бывает «в обществе молодых экономистов, разумеется, по большей части враждебных по отношению к Манчестеру[125]»[126], однако пока тот капитализм, в котором он разбирается лучше всего, относится к периоду античной истории.

Сама диссертация выглядит как попытка написать экономическую историю Рима с точки зрения кадастровой и налоговой службы. Вебер исследует изменения, произошедшие в системе распределения и налогообложения пахотных земель в связи с началом колониальных завоеваний Рима: как меняются законы, регулирующие приобретение земель, категории государственного учета территорий и качеств земель и налоговая классификация типов почв; как возникают партии горожан, занимающихся земледелием; как проходит их борьба с кредиторами из числа патрициев; как реализуется право передачи земельных участков в залог; как происходит переход от единого хозяйства, обслуживаемого множеством рабов, к экономике мелких арендаторов и т. д. Порой кажется, что Вебер всю историю Рима хочет представить в виде одной непрерывной борьбы вокруг земледелия. В конечном итоге его исчерпывающие описания подводят его к тезису о том, что республиканский Рим в итоге превратился в «мировую биржу недвижимости», где изначально общественная собственность постепенно перешла в частное владение[127]. Эта тема античного капитализма и сравнительной аграрной истории долго не отпускала Вебера, так как его продолжал волновать вопрос о том, почему античность не смогла породить экономические отношения, характерные для экономики Нового времени, и как Новое время индустриализировало сельское хозяйство.

Современникам труд Вебера, отданный им на рассмотрение комиссии в октябре 1891 года с тем, чтобы после второго государственного экзамена в конце 1890 года «наконец–то уже сдать свой предположительно последний экзамен на этой земле», в каком–то смысле стал костью поперек горла. Рецензенты были так же поражены обилием фактов, как, вероятно, и все последующие читатели. Однако при этом они отметили обилие недоказанных гипотез, отсутствие у автора интереса к истории развития явлений и к хронологии, что объяснялось невероятным темпом написания работы–отчасти Вебер писал ее в перерывах между военными учениями, на которые он был призван как офицер запаса[128]. Написание текста в «приступе» вдохновения и интерес к типологическому, концептуальному изложению в ущерб последовательной передаче событий и логической обоснованности переходов будут и впредь отличать стиль работы Вебера.

Что касается истории его собственной жизни, то позади остался период ненавистного рефендариата в «преступном мире юриспруденции», а именно в Берлинской прокуратуре и апелляционном суде, где его интеллектуальные способности оставались совершенно невостребованными. Он устал ждать, он жаждет практических действий и пишет докторскую диссертацию прежде всего для того, чтобы получить должность в университете, а не из–за честолюбивого стремления издать толстую книжку. Преподавательская деятельность привлекает его больше, чем исследования, — «научная работа слишком прочно ассоциируется в моем сознании с заполнением часов досуга», и с 1892 года он уже ведет занятия в Университете им. Фридриха Вильгельма: «На семинарах шестнадцать, на лекции — три слушателя!» Однако ему отвратительна мысль о переходе с неоплачиваемой должности асессора на неоплачиваемую должность приват–доцента. Максу Веберу двадцать семь, он все еще живет в родительском доме, а его внутреннее взросление никак не проявляется во внешней жизни. В одном из писем, рассуждая о Вильгельме II, он пишет об «ощущении, будто ты сидишь в стремительно мчащемся поезде на том участке железной дороги, где стрелочников взяли на работу совсем недавно»[129]. Но сам он по–прежнему сын, подрастающее поколение, тот, кто еще ждет своего назначения. В частной жизни для него события развиваются слишком медленно, в общественной — слишком быстро.

ГЛАВА 6. Тихая гавань смирения и ураган страстей: как женили Макса Вебера

Люди женятся не потому, что в этом есть смысл. Рита Беннетт[130]

В воскресных приложениях к «Фоссише Цайтунг» от 3 и 10 июня 1894 года Макс Вебер мог прочитать эссе берлинского философа Георга Зиммеля о том, почему длительные отношения между мужчиной и женщиной, как учит нас история человеческого общества, допускают все что угодно, но практически полностью исключают только один вариант. Существует моногамия и как женская, так и мужская полигамия; в одних обществах действует правило экзогамии, т. е. поиск брачного партнера за пределами собственного рода, для других, напротив, характерна строгая эндогамия. Где–то полагается выкупать невесту, где–то семья жениха может рассчитывать на приданое. Едва ли не для каждой формы брака можно найти историческую противоположность. Но почти нигде не разрешены браки между близкими родственниками[131].