Утомившись от размышлений Вредлинский задремал и безмятежно проспал пару часов. Проснулся он за полчаса до того, как вновь щелкнул дверной замок и на пороге возникла загадочная фигура Генерала.

— Я не помешал вашему отдыху, Эмиль Владиславович? — заботливо спросил Генерал.

— Нет, нет, — поспешно заявил Вредлинский. — Я вполне нормально отдохнул.

— К пище у вас нет претензий?

— Что вы, что вы! Кормят, как в санатории.

— Рад за вас, — усмехнулся Генерал. — Тем не менее, я думаю, вам не хотелось бы продлевать свое пребывание в нашем заведении?

— Безусловно, — кивнул Эмиль Владиславович, — в гостях хорошо, а дома лучше. А что, есть возможность уехать отсюда?

— Есть такая возможность, — подтвердил Генерал, — хотя для того, чтоб она реализовалась, вам придется соблюсти некоторые условия.

— Любопытно… — пробормотал Вредлинский, наскоро пытаясь предугадать, что это будут за условия. — Надеюсь, мне не придется совершить ничего противозаконного?

— Давайте немного повременим с рассмотрением этой проблемы, — предложил Генерал. — Для начала я бы хотел продолжить разговор о вашем друге Георгии Петровиче Крикухе. Он когда-нибудь рассказывал вам о своих родителях, ближайших родственниках, более дальних предках?

— Ну, — наморщил лоб Вредлинский, — иногда кое-что рассказывал. Правда, по большей части в нетрезвом или вовсе в пьяном виде. Справедливости ради могу добавить, что и я в те часы тоже был несколько подшофе, а потому мало что запомнил.

— Понятно. Тем не менее попробуйте вспомнить хотя бы, что у вас удержалось в памяти.

— Позвольте спросить, зачем вам это надо? — осторожно поинтересовался Эмиль Владиславович. — То есть зачем надо все это спрашивать у меня? Я думаю, что будет проще, если вы поговорите с самим Крикухой. Ведь вам, как я полагаю, ничего не стоит доставить его сюда и побеседовать с ним столь же тепло и радушно, как со мной. Конечно, Жора воспримет подобное перемещение в пространстве не столь философски, как я, но если узнает, что речь пойдет всего-навсего о генеалогии рода Крикух, то охотно расскажет все, что пожелаете. Особенно если разговор пойдет за рюмкой чая.

— Вы знаете, Эмиль Владиславович, для начала мне бы хотелось послушать вас. Хотя бы для того, чтобы правильно оценить возможные варианты вашего поведения.

— Что вы под этим подразумеваете? — слегка струхнул Вредлинский. — Вы хотите проверить меня на откровенность?

— До определенной степени. В конце концов, нам небезразлично, с кем мы имеем дело. Упаси бог, если мы в вас ошибемся… Кстати, те люди, которые вас атаковали вчера вечером, могут пожаловать и к вашему другу Георгию Петровичу. Чем откровеннее вы с нами будете, тем больше шансов, что мы сможем ему помочь.

— Вы знаете, господин Генерал, — осторожно произнес драматург, — у меня создается впечатление, что вы уже сейчас знаете о Крикухе гораздо больше, чем я. Может, вы зададите мне какой-нибудь наводящий вопрос?

— Согласен. В таком случае скажите, вам известно, где работал отец Георгия Петровича?

— По-моему, он был врачом, — наморщил лоб Вредлинский.

— Гражданским или военным?

— Об этом Жора никогда не упоминал. К тому же он никогда не видел его живым. Его репрессировали в 1937-м, когда Жоре было полтора года. Мне только в последние годы стало понятно, насколько повезло в этом отношении моей семье. Ни убитых на фронте, ни расстрелянных. А в целом наше поколение

— сплошная безотцовщина…

— А Георгий Петрович не пытался поднять вопрос о реабилитации?

— Вы знаете, он мне как-то сказал, что реабилитация — это, увы, не реанимация. Тем более если считать, что большевизм был преступным режимом, то невинность перед ним не прибавляет заслуг.

— Оригинальное суждение… Так, а о своем деде Крикуха что-нибудь упоминал? Кстати, как звали его отца по отчеству?

— По-моему, Степанович. Да-да, именно так. Крикуха Петр Степанович. Что же касается упоминаний о деде, то Жора говорил о нем еще меньше. По-моему, он погиб еще в гражданскую.

— Погиб или умер? — уточнил Генерал.

— Неосведомлен, к сожалению. Может, погиб, а может, умер от испанки, тифа или голода. Какое это имеет значение?

— Сейчас, соглашусь, никакого. Но в те годы это было существенно. Одно дело

— герой, павший в боях за власть Советов, другое — нейтральный обыватель, третье — белогвардейская шкура. Надо думать, что это сказывалось и на потомстве…

— Вы намекаете, что Петра Степановича расстреляли из-за отца?

— Нет, я просто предполагаю, что мог быть и такой вариант. Хорошо. Сейчас я вам покажу одну фотографию. Кто это?

Генерал вынул из-за пазухи свежую фотокопию, явно переснятую с какого-то довольно старого снимка. Оригинал, вероятнее всего, был переснят с группового фото, но перед пересъемкой на него была наложена маска, закрывшая все лица, кроме одного. Лицо это Вредлинскому показалось знакомым. Если б не белый халат и торчащий из-под него воротник гимнастерки с петлицами, то Эмиль Владиславович не задумываясь признал бы Жорку Крикуху в молодости. Может, это он в гриме на каких-нибудь съемках? Жорка ведь не только снимал фильмы, но и сам частенько играл, если считал, что сделает это лучше, чем кто-либо другой.