Вселяясь в конспиративную квартиру, расположенную в двух шагах от особняка легкомысленной плясуньи Кшесинской, еще в апреле месяце реквизированного большевиками, Миша Япончик философски произнес:

– Я все-таки удивляюсь на ваших буржуев. Как это жить, не имея никакого чутья! Я бы на их месте давно забился в темный угол и дрожал мелкой дрожью… А вообще город мне понравился. На каждом углу по медному всаднику или в крайнем случае по медному пешеходу. Куда там нашему малахольному Дюку…

…Хотя Рид был всегда на редкость выдержан (а чего зря суетиться, когда впереди у тебя целая вечность), но долгое ожидание в этом клоповнике, являвшем все признаки человеческого неблагополучия, причем ожидание издевательское, надуманное, не вызванное никакими особыми обстоятельствами, понемногу стало раздражать и его.

Человек, ради встречи с которым он заявился сюда, находился совсем рядом, за дощатой перегородкой, оклеенной замызганными обоями, давно превратившимися в лохмотья. Рид отчетливо слышал, как он осторожно расхаживает там, стараясь не скрипеть рассохшимися половицами, как подходит к дверям, разделяющим две комнаты, и через щелку пристально рассматривает его, а потом опять отходит прочь, словно переборчивая невеста, так и не решившая, нравится ей жених или нет.

Когда происходящее окончательно надоело Риду, он громко откашлялся и затопал ногами, делая вид, что собирается уходить. Этот простенький прием сработал безотказно – дверь отворилась, и к нему вошел мужчина средних лет, ничем особенным, кроме своей неявно выраженной кавказской внешности, не примечательный.

Лишь люди, подобные Риду, знавшие, сколько преступлений предстоит совершить этому невзрачному, рябоватому человеку в дальнейшем, могли при его появлении испытывать какие-либо сильные чувства, чаще всего дающие о себе знать холодком, пробегающим по спине, или учащенным сердцебиением. Впрочем, сам Рид, благодаря бесконечной цепи перерождений лично знавший немало кровопийц и маньяков, оставался сейчас спокойным, как удав.

Нормальным людям в такой ситуации полагалось здороваться, и он, нисколько не чинясь, поздоровался первым.

Джугашвили (Сталиным его пока еще почти никто не называл, а только – Кобой или, хуже того, Чижиковым), категорию нормальных людей покинувший уже довольно давно, здороваться не стал, а лишь буркнул что-то маловразумительное да зыркнул на гостя глазами неопределенного цвета (одни находили их желтыми, другие – рыжими, третьи – карими) и столь же неопределенного, но во всяком случае недружелюбного, выражения.

– Вы якобы имеете ко мне поручение от Ленина? – Джугашвили выговаривал слова медленно и с расстановкой.

– Совершенно верно, – ответил Рид. – Но об этом несколько позже… Еле отыскал вас. Далеко забрались.

– Подальше спрячешься, целее будешь, – усмехнулся в усы Джугашвили. – Так, кажется, говорят в русском народе.

– Немного не так. Но сие не важно… Сразу хочу сказать, что вы прячетесь, в общем-то, зря. Временное правительство не имеет к вам особых претензий. Насколько мне известно, речь о вашем аресте даже не шла.

– Насколько ему известно! – фыркнул Джугашвили. – А кто вы, собственно говоря, такой?

– Я американский журналист, сочувствующий большевикам, и, между прочим, вы меня прекрасно знаете.

– Я знаю, что вы американский журналист. Но откуда американскому журналисту могут быть известны планы министра юстиции Временного правительства? Вы что, вхожи в его кабинет? Имеете общую любовницу? Играете с ним по воскресеньям в крикет? Что вы за птица?

– Несмотря на все свои промахи и шатания, Временное правительство старается придерживаться общепринятых в Европе демократических принципов. Список большевиков, подлежащих аресту, был опубликован в газетах. – Рид заранее знал, что, ведя переговоры с этим человеком, нужно научиться пропускать мимо ушей оскорбления, идущие вовсе не от ситуации, а от свойств его первобытной натуры.

– И вы верите газетам? – опять усмехнулся Джугашвили. – Тогда вам нечего соваться в политическую борьбу.

«Где уж мне против вас, Иосиф Виссарионович! Недоверие – ваша патологическая черта», – хотел было сказать Рид, но вовремя сдержался и произнес совсем другое:

– Сейчас вы наиболее авторитетный член большевистской партии, остающийся на легальном положении. Троцкий арестован, Ленин в глубоком подполье, Бухарин и Каменев, по сути, ведут ликвидаторский курс. Кому, как не вам, возглавить дальнейшую подготовку социалистической революции. В первую очередь это касается выпуска рабочих газет, повсеместной агитации и восстановления Красной гвардии.

– Какая социалистическая революция? – Джугашвили скривился так, словно раскусил клопа, орды которых в ожидании ночного пиршества уже шебаршили за обоями. – Социалистическая революция в июле закончилась крахом! Партия поддалась на уговоры некоторых безответственных авантюристов и, вместо того чтобы исподволь накапливать силы, ввязалась в открытую борьбу. Моська оскалила зубы на слона, вот и крепко по ним получила! Все сметено ураганом контрреволюции, как и в пятом году. А вы болтаете здесь про какую-то дальнейшую подготовку. Э-э-э, глупые люди…