– Тех, что есть, вполне достаточно… Кто твои родители?

– Император и императрица. Стала бы я тебя иначе беспокоить.

– Но ты хотя бы гречанка?

– Греческий язык знаю.

– А еще какой-нибудь?

– Твоему господину нужна жена или толмачка?

– Пока ему нужна невеста. А к невестам, сама знаешь, предъявляются некоторые… особые требования. Так заведено даже у варваров.

– Я готова пройти проверку. Здесь наверху есть свободные комнаты, сдающиеся за умеренную плату. – Анна, по сути, говорила кощунственные вещи, но словесный срам совсем не вредил ее загадочному и притягательному облику, как все на свете бури и грозы не могут повредить свету вечно юной луны.

– Увы, я не повитуха… – вздохнул Добрыня.

– Но и не евнух, надеюсь… Оставь на столе монету. Одной силиквы будет вполне достаточно.

Прежде чем встать из-за стола, она опорожнила недопитый Добрыней кубок и сказала скорее тоном нравоучительным, чем извиняющимся:

– Не удивляйся. Настоящие кесаревны тоже пьют вино. И до свадьбы знаются с мужчинами. Но больше всего им хочется сбежать из этого поганого города…

Одной силиквы – крошечной серебряной монетки – не хватило. Дабы остаться до утра, пришлось добавить еще две, а на вино ушел целый тремис – монетка тоже маленькая, но зато золотая.

– Как же нам быть дальше? – спросил Добрыня при свете нового дня.

– Ты о чем? – Блеск в глазах Анны не только не угас, а, похоже, стал еще интенсивнее, и было непонятно, какая именно страсть порождает его: похоть, гордыня, властолюбие, алчность или просто охота к перемене мест.

– Да все о том же… О требованиях, предъявляемых к невесте.

– Разве я не понравилась тебе?

– Я просто потрясен. Честно говорю.

– Значит, понравлюсь и Вольдемару. А что касается всего остального… Ты слышал что-нибудь о магометанском рае?

– Приходилось.

– Девицы, услаждающие там праведников, каждый раз возобновляют свою невинность. Вполне вероятно, что я одна из этих сладострастных гурий, покинувшая небо ради грешной земли. Твой господин получит все, что может дать ему стыдливая и непорочная невеста. Не беспокойся об этом. А вот о моем приданом побеспокоиться не помешало бы.

– Большого приданого Владимир не ожидает. Царьградские кесари известны своей прижимостью. Главное для него – почет.

– Но хоть какие-то платья и украшения я должна иметь! Или ты хочешь, чтобы я предстала перед князем нагой?

– Нагота – лучшее украшение женщины. Ладно, время у нас еще есть. Попозже что-нибудь придумаем…

– Послушай, все варвары такие тяжелые, как ты?

– Нет, просто я богатырь.

– Как долго продлится наша дорога?

– Месяца три-четыре. А что?

– А то, богатырь, что твой господин не обрадуется, если я разрешусь от бремени через пять месяцев после свадьбы. Так что не особо увлекайся.

– Уж потерпи. Когда мне еще придется побаловаться княжеским телом…

Теперь остался сущий пустяк – найти митрополита. Отправляясь на поиски, Добрыня в помощь себе прихватил черноризца Никона, имевшего кое-какие связи в церковных кругах.

Большинство попрошаек, христорадничавших у царьградских храмов, назубок знали Святое Писание и были весьма сведущи в вопросах теологии, да вот только достойного впечатления не производили – все сплошь одноногие, горбатые, кривые, паршеголовые, рябые, золотушные.

Лишь возле церкви Святой Богородицы при Кладезе взор Добрыни задержался на одном нищем, вид имевшем хоть и звероватый, но какой-то на диво величественный. Особенно удалась борода – длинная, пышная, вся пронизанная нитями благородной седины.

Одет попрошайка был в неописуемые отрепья, а на ногах, покрасневших от холода, не имел даже онуч.

– Кто это? – поинтересовался Добрыня.

– Михаил, – неохотно ответил Никон. – Бывший афонский послушник. Ныне известный ересиарх. Недавно с каторги вернулся. Одни зовут его Обличителем, другие Хулителем.

– Кого же он обличает?

– Всех подряд. Только затронь его – он и тебя обличит.

– Надо попробовать… Эй, человече! – Добрыня обратился к нищему. – И не зябко тебе босыми ногами на снегу стоять?

– То, что тебе снегом видится, для меня пух ангельский, небесами ниспосланный! – ответил нищий гулким басом. – Богу надо чаще молиться, греховодник, авось тогда и прозреешь.

– Зачем же ты меня ни за что ни про что греховодником обозвал? Не по-христиански это.

– Грех обличать – главная христианская добродетель! Кто объедается, бражничает и знается с блудницами, тому закрыты врата рая. Это тебя, блядин сын, касается!

– Коли ты такой ревностный поборник веры, так шел бы в храм служить, – посоветовал Добрыня, приглядываясь к горлопану то с одной, то с другой стороны. – Нынче многим заблудшим душам поводыри и указчики требуются.