Шрифт:
– Ладно, – пожал плечами Эван.
Картер пристально взглянул на сообщника и вернулся к уборке.
– Завтра с утра найди машину. Меня заберешь с того же места, где-то около часа дня.
– Так мы завтра все сделаем? – удивленно переспросил Эван.
– А ты что, занят?
Глава 21. Горят и дрожат
В десятилетнем возрасте они играли в игру под названием «Ссыкун». Правила придумали сами и играли года два, пока Бобби Дойл не сломал себе запястья, прыгнув с крыши двухэтажной аптеки на пожарную лестницу соседнего дома.
Вспоминать игру – то же самое, что слушать свой голос на автоответчике. Похоже, но не совсем то. История твоей жизни, рассказанная посторонним человеком.
Победитель становился «жеребцом». За почетный титул они боролись, точнее, выискивали чрезвычайные, рискованные обстоятельства в обыденной жизни. Например, на Лупе строят новый небоскреб в шестьдесят этажей – каркас возвели, но стены еще не навесили, башенный кран возвышается над железобетонным скелетом.
Не слабо? Вот оно, испытание.
Часов в семь вечера собрались у стройплощадки. Охранники пьют кофе в трейлере. Пролезли на территорию под проволочной сеткой в глубине двора, осторожно пробрались в здание. На первых этажах уже установлены настоящие лестничные пролеты, дальше – пожарные лестницы. Выше – деревянные времянки, но заканчиваются и они. Еще выше – уцепился за подвесную опору крана, подтянулся к металлическим ступеням и начал карабкаться.
На двадцатом этаже мышцы икр горят огнем.
На тридцать пятом обрывается наружная стена, резкие порывы ветра толкают вниз.
На пятидесятом, в пятистах головокружительных футах над землей, люди похожи на точки, а машины – на игрушечные модельки размером со спичечный коробок, хоть в карман складывай.
На шестидесятом кончаются этажи, здание остается позади, но надо лезть по крану прямо в небо. Вперед, считай ступени, не обращая внимания на то, что ноги гнутся разваренными макаронинами.
Сто восемьдесят ступеней – кабина крановщика: белая, совсем как кабина трейлера. Она заперта. Взбирайся еще на двадцать ступенек к площадке на верхушке башни.
Высоко над городом судорожно переводишь дух: вокруг тебя – васильковое небо, у твоих ног – весь мир.
Но это разминка. Испытание только начинается.
Вышел на стрелу. Шириной она в полметра, но кажется тонкой, как проволока.
Маленькими шажками переставляй ноги – ветер не дает выпрямиться. Всего несколько сантиметров стали отделяют тебя от пятисекундного полета на Стейт-стрит. Упал – костей не соберут. Упал – никто не поймет, где голова, где задница. Упал – зубы разлетятся на несколько кварталов.
Шаг – вдох – выдох – шаг.
В конце стрелы поклонился и пополз назад. Справился первым – молодец, настоящий жеребец! Струсил – ссыкун, молокосос, маменькин сынок, лысые яйца!
Картинка стояла перед глазами, приглашала еще раз пережить испытание, почувствовать, как горят и дрожат ноги, как обжигает легкие воздух, не отравленный смрадом улиц, оставшихся далеко-далеко внизу.
Сделаешь первый шаг – и страх пропал. Сознание заглушило все, кроме спокойного внутреннего монолога, управляющего телом. Первый шаг не так уж и труден.
Самое трудное – мгновения перед выходом на стрелу. Самое трудное – ожидание. Воображение рисует жуткие картины, демонстрирует наихудшие варианты, неприятные неожиданности и каверзы судьбы, ждущей твоего падения.
Самое трудное – сидеть на пассажирском сиденье свежеугнанного черного «сааба», прекрасно приспособленного для перевозки детей. Эван закуривает еще одну сигарету. Табло электронных часов показывает 16.00, потом – 16.30, чуть позже – 17.00. Пальцы нервно теребят лямку большой спортивной сумки. Надо взять себя в руки.
– Сделай еще один круг.
Макганн кивнул, сигарета качнулась сверху вниз, мышцы шеи напряглись. Остановились у знака, свернули, объехали квартал с другой стороны. По обеим сторонам дороги – пятиспаленные особняки, широкие лужайки под сенью тенистых деревьев. В каждом доме – гараж, машины на улице не паркуют, на дороге просторно, не то что в городе.
– Мальчишка дома, – напомнил Эван. – Чего ждем?
– Представь себя на его месте, – размеренно начал Картер. – Он вернулся домой, снял ранец, думает, чем бы себя занять. Братьев нет, отец раньше восьми не появится. Мальчик в доме совсем один. – Дэнни намеренно не называл Томми по имени, думал о нем как об абстрактном ребенке. – Что ему делать?