— Товарищ командир, Гри… батька Рыгор! — почему-то Серёжка решил, что обратиться нужно именно так. — А можно я? Ну, гада этого толстого?

— И правда, батька! — обрадовался Егор. — Хай хлопец стрельнёт, ему полезно будет.

Минуту командир отряда с сомнением глядел в Серёжкины глаза.

— Видать, крепко тебе, парень, фрицы насолили… Ладно. До рощи березовой сведёшь его. Там… Разберёшься короче. Но смотри! У меня здесь разговор короткий.

Уже погибший однажды юноша серьёзно кивнул. Пожалуй, раньше, тогда, он бы не сумел обмануть такого человека, как Григорий Афанасьевич. Что ж. Ведь так надо, мама?

Легонько подталкивая немца — тот все пытался вернуться за драгоценным портфелем, — Серёжка довел его до белеющего березняка.

— Я понимаю, юноша, — вдруг обратился к нему профессор. — Вы сейчас меня убьёте. Прошу вас, сохраните мои материалы. Мне все равно, куда они попадут — лишь бы к людям…

Лицо его внезапно расплылось, стало мятым и жалким. Тишину леса прорезали выстрелы.

Столкнувшийся с группой Василя отряд егерей был не единственным. На поиски пропавшего профессора, за которым, как и за всей экспедицией, маячила зловещая фигура рейхсфюрера Гиммлера, были брошены все силы немцев. Партизаны отряда имени Кастуся Калиновского, не принимая боя, отошли им одним известными тропками на потаённый островок в сердце Припятских болот. Их война продолжалась.

Всего этого Серёжка, конечно, не знал. Не слыша ни выстрелов, ни оголтелого собачьего лая, он отрешённо смотрел на сливающиеся стеною стволы, за которыми с неожиданным проворством опытного походника скрылась фигура Эрнста Краубе. «Ты довольна, мама?» — беззвучно шептали губы. — «Я всё сделал правильно?». Сзади хрустнула ветка.

— Отпустил? — тихо спросил батька Рыгор.

— Отпустил, Григорий Афанасьевич.

— Что за это на войне полагается, понимаешь? — партизанский командир пристально смотрел на него грустными глазами.

Серёжка кивнул. Ему было все равно.

Батька вскинул винтовку. Перед ним уже никого не было.

Чертыхаясь и крестясь одновременно, он поспешил за отходящим отрядом.

Да, всякое бывало… Я, пока погоны носил, такого насмотрелся — до Нового Года рассказывать можно. Подхожу как-то к палатке, где у нас офицерская столовая была, а там, у входа, толпа перекуривает. Я говорю, что, мужики, пообедали уже? А они мне — ага, пообедали, и тебе оставили. Ну, захожу. С опаской. Знаю я своих офицеров… Так и есть: прямо напротив входа кобра расположилась. Щеки раздула, из стороны в сторону покачивается… Не помню, как из палатки выскочил. Пообедали, называется. Стоим, с ноги на ногу переминаемся. Мимо старикан какой-то местный проходит. Ну, местный — должен в кобрах сечь, логично? Мы его за шиворот — и в палатку. Он через секунду вылетает, кричит — «Русские убивают!» Аксакал, понимаешь… Хорошо — контрактник мой, таджик, за два увала вызвался, выволок змею. Это называется — смешная история.

Вообще, в Таджикистане тогда весело было. Нас как раз из Афгана выкинули. Как с Ляура в Душанбе выберемся, так сразу — в «Осетинку». Это кафешка такая, в самом центре, её осетины держали — так и прилепилось название. Любимое наше место, если мы в городе, значит — в «Осетинке». Место постоянной дислокации. В Афгане так не посидишь. А в остальном — то же самое. Азия.

Случай со мной был — никогда забуду. Я там крепко с одним подполковником сдружился, с Вадькой Камшиным. Вечно он меня выручал, ну и я его, когда мог. А однажды не смог. У Вадьки машина была служебная, так он меня постоянно то с полигона до города, то с города на Ляур подбрасывал. Ну, забились в «Осетинке», как обычно. Жара, лето! Я сижу, чай пью — до сих пор зеленый люблю, привык там, — Вадьку жду. Вижу через улицу — машина его подъехала, сам выходит — здоровый, чертяка, в плечах вдвое меня шире. Ну, я крикнул, что б мясо несли, а сам — Вадьке навстречу. Метров полста до него было. Вдруг пацан какой-то, лет двенадцати, что ли, кто их разберет, за Вадькиной спиной «макар» достает. И Вадьке в спину — раз, два, три, четыре…

Не помню, как я эти метры пробежал. А когда около Вадьки очутился, у него мальчишка на руках был… Понял? Местный какой-то под пули прыгнул. Весь в крови, четыре пули в нем, за Вадькину руку уцепился, бормочет что-то по-своему. А тот, что стрелял, в подворотню какую-то сбрызнул, лабиринтов там до чёрта, старый город… Толпа на остановке автобусной — стоят с рожами каменными, как обычно. Тут бэтэр наш патрульный, мы с Вадькой пацана внутрь — и вперед. Сирена орёт, машины все на тротуары, учёные. Подъезжаем к госпиталю, ворота у них по военному времени приоткрыты были — некогда, вынесли их на хрен.

Из госпиталя хирург выбегает, к нам — а с нами никого, пропал мальчишка. Прикинь? Сзади в машине всё кровью залито, четыре пули в человеке — а исчез. Из бэтэра закрытого, на полном ходу. Такие вот дела. Сколько я всего насмотрелся, но пацана этого не забуду. Не может быть такого, а было… Никто не верит. Ведь не приснилось же мне это — и пацан, и кровь его на сидении, и шептал он что-то всё время, а что — не знаю. Не знаю.

Серёжка огляделся. В ярком и тёплом свете, частью которого был теперь и он, проступали знакомые фигуры: невысокий кряжистый бородач в рогатом шлеме, белобрысый парень с петлицами шарфюрера, одетый в короткий халат узкоглазый старик, длинноволосая девушка в сверкающем комбинезоне…

Их было много — тысячи тысяч солдат, однажды уже отдавшие жизни во имя своей правды. Солдат, наконец, встретившихся под знамёнами армии, собранной единою волей близ места, называемого Армагеддон.