15 июля. Я узнал вечером об одном благоприятном для моих планов обстоятельстве, именно, что жители Бонгу и Горенду никак не могут сговориться насчет того, в которой деревне живет предполагаемый недруг Вангума или его отца, приготовивший оним, который причинил смерть молодого человека. Это разногласие они, однако же, надеялись уничтожить весьма простым способом, а именно: напасть сперва на одну, а затем и на другую деревню.

Явившаяся ко мне депутация из Бонгу, для того чтобы просить меня быть их союзником в случае войны, получила от меня положительный отказ. Когда некоторые из них продолжали уговаривать меня помочь им, я сказал с очень серьезным видом и возвысив немного голос: «Маклай баллал кере» (Маклай говорил довольно). После этого депутация удалилась.

Затем я отправился в Горенду послушать, что мне скажут там. Людей там я встретил немного; все говорили о предстоящей войне с мана-тамо. Я вошел в хижину Вангума; в углу около барлы возвышался гамбор; недалеко от него горел костер, около которого на земле, вся измазанная сажей, почти без всякой одежды, сидела молодая вдова умершего. Так как в хижине никого, кроме меня, не было, то она улыбнулась мне далеко не печально. Ей, видимо, надоела роль неутешной вдовы. Я узнал, что она должна перейти к брату умершего. Не достигнув задуманной цели моего посещения, я отправился домой и дорогою застал отца Вангума раскладывавшим огонь на берегу, под совершенно новою пирогою своего умершего сына, которую последний окончил всего за несколько дней до своей смерти. Пирога была порублена во многих местах; теперь он хотел покончить с нею совершенно, т. е. сжечь ее. Зная, что я отговариваю людей от войны, затевавшейся по поводу смерти его сына, старик еле-еле поглядел на меня.

Прошло несколько дней. Экспедиция в горы не состоялась. Впрочем, я не приписываю этого моему вмешательству, а просто обе деревни не сошлись на этот раз в мнениях.

23 июля, около 3 часов, я сидел на веранде за какою-то письменною работой; вдруг является Сале, весь запыхавшийся, и говорит мне, что слышал от людей Бонгу о внезапной смерти младшего брата Вангума. Опасаясь за последствия смерти обоих братьев в течение такого короткого времени, я сейчас же послал Мёбли в деревню узнать, правда ли это. Когда он вернулся, то рассказал мне следующее: утром Туй, 9– или 10-летний мальчик, брат Вангума, отправился с отцом и другими жителями Горенду ловить шримсов{100} к реке Габенеу. Там его ужалила в палец руки небольшая змея; яд подействовал так сильно, что перепуганный отец, схватив ребенка на руки и бросившись почти бегом в обратный путь, принес его в деревню уже умирающим.

Собрав в одну минуту все необходимое, т. е. ланцет, нашатырный спирт, марганокислый калий и несколько бинтов, я поспешил в Горенду. Нога у меня сильно болела, почему я очень обрадовался возможности воспользоваться пирогою, отправлявшейся в порт Константин, так как она могла довезти меня в Горенду. Около Урур-И мы узнали от бежавших из Горенду сильно возбужденных Иона и Намуя, что бедняга Туй только что умер и что надо идти жечь хижины ямбан-тамо! Послышалось несколько ударов барума, возвещающие смерть мальчика; когда я вышел на берег, меня обогнали несколько бегущих и уже воющих женщин. В деревне волнение было сильное; страшно возбужденные мужчины, почему-то все вооруженные, воющие и кричащие женщины сильно изменяли физиономию обыкновенно спокойной и тихой обстановки деревни. Везде только и было слышно, что «оним», «Кумани», «Ямбан-тамо бар'aта»!{101}

Эта вторая смерть, случившаяся в той же деревне и даже в той самой семье, где и первая, последовавшая в промежуток каких-нибудь двух недель, произвела среди жителей обеих деревень настоящий пароксизм горя, жажды мести и страха… Даже самые спокойные, которые раньше молчали, теперь стали утверждать, что жители которой-нибудь горной деревни приготовили «оним», почему Вангум и Туй умерли один за другим, и что если этому не положить конец немедленным походом в горы, то все жители Горенду перемрут, и т. п.

Война теперь уже казалась неизбежною. О ней толковали и старики, и дети, всех же больше кричали бабы; молодежь приготовляла и приводила в порядок оружие. На меня в деревне поглядывали искоса, зная, что я против войны; некоторые смотрели совсем враждебно, точно я был виноват в случившейся беде. Один старик Туй был, как и всегда, дружелюбен со мною и только серьезно покачивал головою. Мне не оставалось ничего больше делать в Горенду; люди были слишком возбуждены, для того чтобы выслушать меня спокойно. Пользуясь лунным светом, я прошел в Бонгу наикратчайшею тропинкою. Здесь тревога хотя была и меньше, но тем не менее довольно значительная. Саул старался уговорить меня согласиться с ним в необходимости похода на мана-тамо. Аргументы его были следующие: последние события – результат «онима»; затем, если они (т. е. тамо Бонгу) не побьют мана-тамо, то будут побиты последними.

Вернувшись домой, я даже у себя не мог избавиться от разговоров об «оним»; Сале сказал мне, что на о. Яве «оним» называется «доа», и верил в значение его. Мёбли сообщил, что на островах Пелау «олай» то же самое, что «оним», и также не сомневался в том, что от действия «онима» люди могут умирать.

Ванг, принадлежащий Кисёму

Рис. Н. Н. Миклухо-Маклая. 25 сентября 1877 г.

24 июля. Утром отправился в Горенду. Туземцы имели более покойный вид, чем накануне, но продолжали быть очень мрачными; даже Туй был сегодня в пасмурном настроении.

– Горенду басса (конец Горенду), – сказал Туй, протягивая мне руку Я пожелал, чтобы Туй объяснил мне, в чем именно заключается «оним». Туй сказал, что мана-тамо как-нибудь достали таро или ямса, не доеденного людьми Горенду, и, изрезав его на кусочки, заговорили и сожгли. Мы направились к хижине, где лежал покойник и где толпились мужчины и женщины. Неожиданно раздался резкий свист «ая»; женщины и дети переполошились и без оглядки пустились бежать в лес. Я также не понимал, что будет, и ожидал целую процессию, но вместо нее появился только один человек, который непрестанно дул в мунки-ай, свистя прошел мимо входа в хижину, где лежало тело мертвого Туя, заглянул в нее и снова ушел. Что это значило, я так и не понял.