В кустах перепархивает куропатка, видны следы зайцев и леммингов и даже в одном месте след горного барана, спустившегося в долину за кормом.

Правый берег реки вознаграждает меня за тяжелый путь. Впервые после долгого перерыва я вижу настоящие утесы, а не осыпи. Утесы – большая редкость в этой части Чукотки. Морозное выветривание здесь так интенсивно, что скалы быстро распадаются на отдельные обломки, и за всю эту поездку на оленях я мог осмотреть не более десятка утесов.

Обратное возвращение скучнее. Яранги с расстояния в восемь километров кажутся маленькими точками на склоне горы, и так утомительно идти к ним, вытаскивая ноги из снега. Сильно дает себя чувствовать голод. Исключительно мясная пища для нас, привыкших к хлебу, каше, овощам, кажется недостаточной, живот как будто пустой, и к вечеру бываешь прожорлив, как волк. Поэтому дымок над ярангами заставляет меня мечтать о вкусном мясе, которое я получу после возвращения.

Сегодня нас ждет еще новое блюдо: вместе с сырым мясом подают сырой мозг из костей оленьих ног.

Это лучшее лакомство, и девушка (ее зовут Кергируль, сокращенное от Кергирультына – «щербинка») распределяет его между гостями – между нами и Эйчин.

Нам приходится здесь расстаться с частью нашего сахара, чтобы угостить девочку и старух. Теперь мы рассчитываем на мясо, которое даст Тнелькут, и продовольственный вопрос стоит не так остро. А затем надо поддерживать хорошие отношения с хозяйками. Один молодой колымчанин, много ездивший по чукотским стойбищам, кратко формулировал мне в 1930 году основное правило своей дорожной практики: «Прежде всего угождай старухе. Она всегда поможет, починит платье, накормит. А молодой бабе нет расчета угождать».

Мы должны в особенности помнить это правило, потому что с нами отправится часть семьи Тнелькута. Он категорически отказался поехать так, как обычно я ездил в Якутии, – с палаткой, налегке, только одному или двум мужчинам. Это было совершенно неслыханно, невозможно для чукчей. Чукча может ехать только кочевьем, с семьей и ярангой, или даже на легковых нартах, без всякого груза, от одного стойбища до другого, в крайнем случае ночуя раз или два на снегу. А ехать одному за сотню километров с грузовыми нартами было невозможно: кто же согреет чай, сварит пищу, починит обувь, поставит ярангу? Все это женские обязанности. И вести караван также должны женщины. Ни у кого из народов Северо-Востока я не встречал таких пережитков в резком разграничении женских и мужских обязанностей и проистекающих отсюда множества осложнений в организации экспедиций.

Иногда мешали нашей работе и различные древние верования, касающиеся оленей, и тайное влияние шаманов, с чем нам пришлось еще столкнуться позже.

Утренние сборы на следующий день приводят меня в ужас. Снимаются сразу не одна яранга, а две, с маленькими детьми, со старухами. Неужели все они поедут с нами? Но Тнелькут успокаивает меня: его товарищ по стойбищу, бедный чукча, откочует со всем стадом в новое место, а с нами поедет только одна яранга. Мы поедем «акальпё» (быстро), как я требую, и через пять дней будем на озере. Это, конечно, большой успех – значит, мы будем проходить до 20 километров в день. А обычная чукотская кочевка делает всего 7–10 километров.

Чукчанки быстро снимают шкуры с яранги, разбирают ее остов, выбивают и складывают полог, грузят нарты. Мужчины в это время заняты ловлей оленей – опять тем же способом, при помощи чаата.

Тнелькут еще болен: во время ловли он часто ложится на нарту, но все же ловит чаатом оленей и тащит их к нартам.

Наш новый караван имеет вид настоящего чукотского кочевья. Впереди идет толстый мальчик лет шестнадцати, он показывает дорогу оленям, чтобы они шли прямо вперед. Мальчик веселый и краснощекий, одет хотя и скромно – в темные меха, но крепкие, не сношенные. Первой идет связка старухи Тегрине; с нами все же едет одна из старух. Ее олени, пара «ученых», как говорят чукчи, очень смирных, чуть ли не таких же старых, как и она сама, бредут с утомительной медленностью, не более трех километров в час.

Вторую связку нарт ведет девушка Кергируль. У нее только один упряжной олень, и она часто идет пешком. К этой связке привязаны и наши две нарты. За нартой Ковтуна крутится колесо одометра. Это колесо да внешний вид нашего груза только и отличают наш караван от настоящей чукотской кочевки.

Тнелькут, конечно, с караваном не поехал. Сначала он задержался, как всегда, сзади – попить чаю перед выездом, а потом обогнал нас в середине пути на своем легковом выезде. Он поедет вперед, чтобы выбрать место с хорошим кормом для ночевки, и там будет ждать нас.

Такова обязанность мужчины при кочевке. Как я ни просил Тнелькута дать мне отдельную нарту легковую, чтобы останавливаться у утесов и осматривать их, Тнелькут не согласился. Нет «ученых» оленей, а на упряжных – «моокор» – нельзя отъезжать от каравана. Они должны идти привязанными к передней нарте. Как при этих условиях я буду вести геологические исследования, не знаю!

Таким образом, Укукай обманул нас, и транспорт до самого озера будет грузовой, медленный, а на легковых нартах будут ехать только чукчи. Это обычная политика Укукая: он обещает русским все, что им хочется, и предоставляет делать чукчам то, что им хочется. Райисполком давно уже знает об этих уловках Укукая и его нежелании проводить активно нужные мероприятия, но пока нет никого в нацсовете, кто мог бы заменить его.