И только в шесть семнадцать дрогнула земля. Загремели сотни вражеских орудий, шестиствольные минометы. Тонны металла взрывали передний край нашей обороны, откуда еще три часа назад были отведены все наши части, а полчаса тому назад — те бойцы, что имитировали оборону.

Слушая адский грохот, командующий сказал:

— Хорошо, хорошо… А что же мы не поблагодарим капитана Набатова, наших контрразведчиков?

Набатов выпрямился, хотел что-то ответить, но не находил слов.

К нему подошел член Военного совета армии генерал-майор Тройников.

— Знаешь, что я тебе скажу, капитан? — обнял он Набатова. — Спасибо. Это от меня. Еще одно — от всех бойцов и командиров. И еще одно — от их отцов, матерей, жен и детишек. А теперь иди отдыхай…

И когда Набатов удалился, генерал Тройников сказал, улыбаясь:

— Придет время, вернется боец этой дивизии домой с победой, а какая-нибудь бабушка скажет: «Бог спас тебя, сынок». Никакой бы бог не спас его сегодня, если бы не контрразведчики.

— И об этом не будут знать ни те, кто выведен из-под огня, ни те, кто ждет их домой с победой, — заметил командующий.

— А не зря ли мы это засекречиваем? — сказал Тройников. — Говорят, что один вражеский шпион может помочь выиграть сражение и погубить тысячи людей. А наши контрразведчики задерживают вражеского шпиона, помогают войскам выиграть сражение и спасти жизни многих тысяч бойцов. Почему же мы не показываем их так, как героев — летчиков и танкистов?

Еще до конца артиллерийской подготовки волна за волной пролетали вражеские бомбардировщики. Более сотни машин сбросили тонны своего груза в лес, в котором в то время уже не было ни одного танка. Вместе с землей взлетали деревья.

Когда с гулом и лязгом рванулись вражеские танки, а за ними двинулась пехота, наши все еще молчали, заманивая врага в ловушку. И он лез очертя голову.

— Хорошо, хорошо, — повторял командующий.

А потом заработали наши «катюши» и «андрюши», наша артиллерия, преградившая своим огнем путь к отступлению противника. Назад — ни шагу. Вперед — пожалуйста, сколько угодно. Но там только смерть. Расстрел в упор… А потом началась работа наших летчиков, танкистов, пехотинцев…

Набатов этого не видел. Не знал, когда наши перешли в контрнаступление и двинулись вперед.

Он в той же землянке допрашивал «Клеща». Лишь в четырнадцать часов пришлось сделать перерыв. Поступил приказ переехать на 28 километров вперед. Наши части успешно продвигались на запад, освобождая населенные пункты, вырывая у фашистских захватчиков новые и новые районы своей родной земли. Стремясь предупредить наше наступление, враг лишь ускорил и облегчил его.

Еще при первой встрече с Кузнецовым меня поразила спокойная решимость, чувствовавшаяся в каждом слове, в каждом движении этого малоразговорчивого, спокойного, но внутренне страстного человека. Помню, он вошел в номер и начал прямо с того, что заявил о желании лететь в тыл врага.

— Я в совершенстве знаю немецкий язык, — сказал он. — Думаю, что сумею хорошо использовать это оружие.

— Где вы учились языку? — спросил я.

Вопрос был не праздный. Мне приходилось встречать немало людей, владевших иностранными языками. Это было книжное знание, достаточное для научной работы, но едва ли могущее служить оружием, выражаясь словами моего собеседника.

Кузнецов, очевидно, поняв мои сомнения, объяснил:

— Видите ли, я не только читаю и пишу по-немецки. Я хорошо знаю немецкий разговорный язык. Я много бывал среди немцев…

— Вы жили в Германии? — заинтересовался я.

— Нет, не жил, — улыбнулся Кузнецов. — Я окончил заочный институт иностранных языков. Вообще же по профессии я инженер. Когда работал на Уралмашзаводе, немецкие специалисты не хотели верить, что я русский. Они считали меня немцем, даже спрашивали, почему я скрываю свою национальность…

Глядя на него, я подумал, что он действительно похож на немца: блондин с серыми глазами.

— Мало ли людей знают немецкий язык! По-вашему, все они должны лететь за линию фронта?

— Я знаю не только язык, — возразил Кузнецов. — Я вообще интересовался Германией, читал немецких классиков… — И, помолчав, добавил: — Я немцев знаю.