— Значит, ты согласен, что мы правы? Ничего менять не следует?

— Вы не правы. Меняется жизнь. И этому невозможно воспрепятствовать. Этому нужно подчиниться. Нельзя спешить, но нельзя и медлить.

— Даже в близком человеке трудно заметить перемены. А как же заметить их в жизни?

— На этот вопрос у меня нет ответа. Изредка появляются люди, способные не только объять разумом весь сущий мир, но и проникнуть взором в прошлое и будущее. Им открыты горизонты, недоступные для простых смертных. Они умеют сопоставлять несопоставимое. Это провидцы, пророки. Однако судьба их чаще всего плачевна. Род человеческий старается отринуть их. Этим людям доступна лишь посмертная слава.

— Нам ждать такого человека? А как узнать, не лжепророк ли он?

— Ждать пророка то же самое, что ждать дождя в пустыне. Разумные люди предпочитают копать колодцы. Спасение доступно только созидающим. Среди слепцов не родится зрячий. Вам придется прозреть самим. Хоть немного. И тогда пророк не заставит себя ждать.

— Прозреть?.. — Она задумалась. — Прозреть, в твоем понимании, значит в чем-то поступиться Заветами. Ты же сам говорил, что для Дита это равносильно гибели.

— Разве бывает на свете что-либо вечное? Разве по пути сюда ты не встречала руины давно забытых городов? Разве гибель Дита означает гибель Вселенной?

— Ты говоришь страшные слова… Для меня гибель Дита и есть гибель Вселенной.

— И все же рано или поздно так и случится. В меняющемся мире выживает тот, кто сам способен меняться. А это вашими Заветами не предусмотрено.

— Мы будем не меняться, а бороться. Защищаться. Наступать. Все вместе и поодиночке. Хоронить нас рано… Смотри, костер уже догорает.

— В нем еще достаточно углей. Тебе лучше поспать.

— Я подкарауливаю сон, как охотник дичь. Но даже усталость не помогает. Голова моя готова лопнуть от всяких тоскливых мыслей…

И все же она забылась беспокойным тяжелым сном. Угли медленно меняли свой цвет от золотисто-алого к тускло-серому. Порывы ветра подхватывали уже не стаи искр, а пригоршни золы. Еще один раз я услышал отголосок Сокрушения — ударило очень далеко, где-то справа. Над горизонтом в той стороне возникла прямая, уходящая в небеса колонна и тут же развеялась, словно потерявший силу смерч. Потом на порядочном расстоянии от нас кто-то проскользнул меж кустов — не то зверь, не то припавший на четвереньки человек. Я мог бы поклясться, что стремительно промелькнувшее лоснящееся, лишенное шерсти тело было цвета спелого чернослива. Прошло какое-то время, и в той стороне, где исчезло это существо, раздался крик — пронзительный, злобный, бессмысленный.

Хавр появился с таким видом, словно отлучался на пару минут по малой нужде. На скуле у него засыхала внушительная ссадина, а запястье левой руки было обернуто пропитанной кровью тряпкой. Не говоря ни слова, он завернулся с головой в свой походный плащ и почти тотчас уснул.

Ирлеф проснулась первая и, глянув на своего бывшего мужа, пробормотала:

— Вернулся все же.

Перекусив все той же похожей на сахарный тростник древесиной, мы стали дожидаться пробуждения Хавра. На сей раз разговор что-то не клеился. Хавр, даже спящий, мешал нам.

Выждав некоторое время, Ирлеф подобрала еще не окончательно прогоревший уголек, раздула его своим дыханием и сунула Хавру за шиворот. Тот пробормотал что-то неразборчивое, заворочался и сел, тупо глядя на нас.

— Ну что там с дорогой? — спросила Ирлеф.

— Какой дорогой? — не понял Хавр.

— Которую ты ходил смотреть. Еще Забытой ее назвал.

— А-а, — он зевнул. — На прежнем месте. Ничего ей не делается. Какая была, такая и осталась.

— А кто тебе щеку расцарапал?

— На сук напоролся.

— Ну тогда, может быть, пойдем?

— Пойдем, — Хавр вел себя как-то странно. Выглядел он не то ошалевшим, не то опоенным. Да и повел нас совсем не в ту сторону, откуда появился.

И тем не менее через несколько часов непрерывной ходьбы через кустарник мы вышли если и не на дорогу, то на ее подобие, безукоризненно ровной лентой рассекавшее заросли. Язык не поворачивался назвать ее Забытой — ни единый кустик, ни единая травинка не росли на голой, казалось, только что подметенной поверхности. Посередине просеки, выдаваясь на четверть метра вверх, пролегало нечто похожее на блестящий бесконечный рельс. Заметив мое удивление, Хавр положил на него плоский камень, который после несильного толчка стремительно ушел на сотню шагов вперед.

— Вот так я развлекался еще мальчишкой, — сказал он, проводив камень взглядом, кстати сказать, уже почти прояснившимся. — Сноровка осталась.

Я попробовал царапнуть полированный верх рельса сначала ногтем, а потом ножом. Металл, из которого он был сделан, не поддавался воздействию закаленной стали, зато не оказывал абсолютно никакого сопротивления скольжению. Лед по сравнению с ним был как наждак по сравнению со льдом.

— И давно существует эта дорога? — спросил я.

— Она существовала еще до того, как здесь появились мои предки. Наверное, она ровесница Стеклянным Скалам. Хотя и проходит от них в стороне.