Повод может быть любым. Например, налоговая петля, все туже затягивающаяся на шее далеко не самых богатых, или новый закон, запрещающий вам что-нибудь из того, что прежде вы делали или собирались сделать. Многоукладная экономика, в том смысле, что одни должны укладываться в пособие, а другие в годовой бизнес-план на ближайшие двести лет, или новое кино какого-нибудь сбрендившего на монархизме режиссера-политка с яичной скорлупой на мундире всегда предоставят достаточно поводов для того, чтобы ответить им на языке гранат. Поводы есть всегда, и они меняются каждый день. А вот причина, пожалуй, всегда одна и та же — распознание в окружающих «заложников» и решимость дать им это понять хотя бы на несколько часов. Бывает, что эти часы становятся последними проведенными тут, но зато в эти часы каждый играет именно того, кем он взаправду является, т.е. никто никого не играет. Игра, отменяющая игру, — террористическая мистерия.

Существует (существовала, будет существовать) «красная сеть международного террора», хотя со временем сеть меняет цвет. Террористический интернационал активных и политически осведомленных гностиков. Однако большего успеха добиваются как раз те группы, которые не очень надеются на заграницу и связаны скорее с тайными союзами и оккультным подпольем на своей земле, такие держатся дольше; еще громче дейст­вуют одиночки, ведомые безупречным личным хранителем.

Платные оракулы буржуазии из семьи Фрейда, Фромма или Лакана объясняют случаи терроризма в «развитых» странах «обществом вседозволенности», тем самым внушая всем, что «социальная вседозволенность» есть опасный фон современной жизни америкоевропейца, нечто вроде «половой неряшливости», тогда как пора поговорить о тотальной недозволенности, нарушаемой вооруженными одиночками ценой своих и чужих жизней.

Психоаналитики попадают в заурядную ловушку, путая (самые умные намеренно, остальные за компанию) проявление сверхсознательного (у героев) с моментами подсознательного (у рабов-неврастеников), надчеловеческого (у мстителей) и недочеловеческого (у жертв). Жертва, раб-неврастеник, пойман в нервную систему, как в охотничью сеть. Герой, партизан-мститель, использует свои нервы как ловушку.

Политическая машина не управляется с ними, вступает пропаганда — уродливая дочь мифологии. «Террорист» на постере, в репортаже, на экране перестает быть собственно человеком (он действительно перестает быть человеком на какое-то время, но в совершенно обратном смысле, как не является человеком ангел-истребитель), переносится пропагандой в область экзотики, становится закрытым объектом (тогда как в действительности мистерия делает героя максимально открытым субъектом), демоническое амп­луа которого — нечто среднее между «инквизитором», «крово­жадным аборигеном джунглей» и «маньяком с лишней хромосомой». Во всем этом найдется ничтожная доля правды. Да, ни время, ни место, ни человеческий материал, окружающий террориста, не могут его устраивать, но как и кем эта доля правды упакована?

У покупателя зрелищ ни в коем случае не должно возникнуть желания идентифицировать себя с террористом, даже когда покупатель думает, что остался один на один с собой. Для этого террористу приписываются все негативные черты его главного врага — покупателя зрелищ («заложника»). Буржуа («заложники») навсегда хотят остаться собой, но казаться кем-нибудь другим, на всякий случай, чтобы можно было извиниться и исчезнуть, если вдруг их захватят. Террорист делает это исчезновение зримым и физическим.

Не приветствуется также самоидентификация зрителя со спецслужбами, в результате такой эмоциональной ошибки зритель может оказаться в рядах террористов, опознав в них всего лишь одну из спецслужб. Во избежание такого эффекта персонажам из спецслужб приписываются худшие качества школьных учителей. Зритель должен разделить свое «Я» между обаятельной жертвой и своим парнем-избавителем. Изготовители популярнейших боевиков с «заложниками» во время работы над кассовым фильмом делят свою психику именно так: между похищенным ребенком и уволенным из армии ветераном, бегущим по следу зла.

Иногда террор просто требует от людей ответственности, классический взрыв на болонском вокзале был направлен против местного электората, проголосовавшего за компартию. Избиратели заплатили своим присутствием за свое избирательное право. На вокзале, конечно, были и неголосовавшие, и неболонцы, каждый из них за что-нибудь заплатил, но болонцы с социалистическими симпатиями подставили своих гостей, еще раз обнаружив убийственную серьезность опускания бюллетеней в урны.

Иногда начинается просто с прямого действия: с закидывания оппортуниста помидорами, с приковывания к радиационному контейнеру, со взрыва памятника последнему царю. Компания мобильных интеллектуалов добивается в демонстративном насилии много большего, нежели любая мафиозная контора. Просто интеллектуалы должны быть интеллектуалами, т.е. людьми, взявшими на себя задачу ответственной исторической рефлексии и адекватного немедленного ответа, который невозможно проигнорировать. Гораздо чаще нам предлагают вместо таких рефлексирующих и реагирующих единиц каких-то инфантилов, пересказывающих по ТV доступные энциклопедии пополам со старыми университетскими анекдотами.

Почему бы «Радио-Нэшвил» или какой-нибудь другой волне Fusion Conspiracy не объявить конкурс на самый мудрый и красивый теракт года? Затруднения возникнут с призом. Что подарить? Конструктор, который не купишь в детском отделе? Паспорт на чужое имя? Участок на престижном кладбище? Участок для себя или для других? Зависит от сценария вашей вооруженной мистерии. Постановщик — вы. Исполнители — все. Народный театр. Никакого клюквенного сока. Все настоящее. Хорошо может смотреться уничтожение недостроенной тюрьмы или закрытого на ночь диснейленда. В любом случае, вы получаете «пылающий путь», дорогу, обжигающую душу, как глину. Если не спечетесь и не провалитесь в окружающую вас полночь, то доберетесь до такого края, билет в который не выиграешь в лотерею. Алчная полночь ждет вас, но пока вы не испугались, пока отчаянный юмор партизана помогает вам улыбаться на огненной дороге, приговор исполнен не будет. Эринии, посланные врагом, не догонят вас, они не умеют ходить по таким дорогам и подстерегают в окружающей тьме.

Капитал принимает иррациональное в человеке на уровне декоративного садо-мазо шоу и популярных триллеров о раздвоенных личностях, которые преступники и жертвы одновременно, но жертва в них первична, на этом власть настаивает. Жизнь персонажей, как слуг, так и доминаторов, начинается с «неблаго­приятного случая». Жизнь как жертвоприношение себя корпоративному хозяину, сторожу вечности, означающему фатум. Жизнь как кастрация. Жизнь как репетиция смерти. Иначе придется предположить, что первичен преступающий, тот, кто потребовал жертвы, и тогда все сделавшие это нежелательное предположение превратятся в «террористов».