Она смотрит на Федю и закатывает глаза, как бы показывая, что все еще только начинается и лучше набраться терпения.

– То-то, Ивановна, и оно, что куча. Вот тут, Ивановна, ты в самую точку попала, – грохочет Светлана Анатольевна и ржет так, что в окнах появляются головы еще трех соседок. У одной из них в руках нож и четверть луковицы. Тыльной стороной ладони незнакомка вытирает слезы.

– Любой из них за тебя бы, наверное, жизнь отдал. Везет же некоторым! А все потому, что ты у нас первая красавица подъезда. И самая молодая.

– Иванна, да я на восьмое марта ни от одного из них цветов не видела. Ни разу! Вот она где жизнь-то! Да и то сказать, они от меня тоже мало хорошего видели, чего греха таить! На Новый год оливье – и марш к телевизору, только бы не приставал. Ну, какой-нибудь фик-фок на голове соорудишь, чтобы ненаглядный порадовался. Вот и вся моя жизнь.

– Не жалеешь ты себя, Светлана Анатольевна, не жалеешь.

– Так вот стараешься, стараешься для них, как можешь, а у них то ведь одно только на уме. Сама знаешь.

– Опять она мне портит ребенка! – взывает к общественности Александра Ивановна и, оборачиваясь к Феде, тихо добавляет: – Врет, как сивый мерин.

– Что?! – явно недослышит Светлана Анатольевна. Головы всех присутствующих поворачиваются в сторону Феди. – Какой такой ребенок?! Это ты про дядечку, который рядом с тобой стоит? Я угораю. Федька, ты понял?! Это ведь она тебя так приложила!

– Ей можно, тетя Свет, – улыбается Федя.

– Ну, другого ответа я и не ждала, подхалим несчастный! Вот все они такие, когда им надо! И ты туда же! Мой последний, бывало, когда в одном месте зачешется: «Светик, зайчик, ты бы отдохнула. Давай помою, давай постираю». Мама дорогая! Соловьем заливается, а глазки как у кота Васьки, обоссаться можно. Ну, твой-то, – говорит она, обращаясь к Александре Ивановне, – не из таких, сразу видно. Интеллигенция! Днем с огнем таких не найдешь – ищи-свищи!

– А я такого же хочу! – мурлыкает одна из участниц собрания.

– Да ты, Валентина Николаевна, на него посмотри и на себя. Сравнила! Хорошо еще Колька твой не слышит, а то быстро бы тебе язык куда надо засунул.

– Он только это и может.

– Федька, крепче держи оборону. Знаю я их! Девчонки отымеют тебя по полной программе, стоит только отвернуться, а потом под венец потащут. Ты не смотри, что им под семьдесят, под восемьдесят – те еще проказницы!

Если взрыв бомбы производит много шума, то сейчас происходит все наоборот – наступает зловещая тишина. Все смотрят на бомжа, который сидит на скамейке перед подъездом и читает газету, видимо подобранную тут же. Кажется, он полностью ушел в чтение и не замечает никого вокруг. Но у проказниц на этот счет нет никаких иллюзий.

– Кто это тут нас старыми курицами назвал? – взвивается, заслышав звуки труб перед грядущей битвой, Светлана Анатольевна. – Молодой-хороший, это я ведь к вам обращаюсь.

– Мерзавец назвал нас клячами! – с полоборота начинает бить копытом Танюха. Улыбка ее не сулит читателю на лавочке ничего хорошего. – Наглость высшей марки! Я сейчас на него суп вылью – как раз горячий! Подлец!

– Да он тут часто шляется! – подает голос плачущая домохозяйка, тыча одной рукой ножом в небо, а другой крепко сжимая половинку луковицы. – Он в бойлерной ночевать повадился, так что ждите – скоро воду отключат.

К хору присоединяются все остальные, и Феде, чтобы насладиться сценой вполне, приходится то и дело смотреть во все стороны.

– Безобразие!

– Нет, девчонки, чувствую, это никогда не кончится! Я вечером уже боюсь на улицу выйти, вот до чего дело дошло!

– Понаехали!

– А когда ты днем-то выходила?

– Хам!

– Расселся, как у себя дома! Тьфу, противно смотреть!

– Я, честно говоря, о нем лучше думала. А еще очки носит!

– Раскудахтались! Нормальный мужик. Не пьяный, не дебоширит – и ладно, – вставляет свои пять копеек совсем древняя старуха, стоящая на балконе четвертого этажа, прямо над Александрой Ивановной и Федей.

– Татьяна Николаевна, вы, наверно, вчера чаю перепили. Этот гад назвал нас мокрыми курицами, вы что, не слышали?!

Неожиданно для всех бомж кладет дочитанную газету на скамейку, встает и сладко потягивается. Вновь наступает тишина, которую вскоре нарушает сам виновник народных волнений.

– Кого же это я тут обозвал? – спрашивает он миролюбиво.

– Нас, нас! Ему этого мало, люди добрые! Все мужу скажу – он тебе покажет кузькину мать!

– Да он и так с ней на короткой ноге, оставьте вы его в покое, – с мольбой в голосе обращается к собравшимся Татьяна Николаевна. – Человек и зимой и летом на улице живет!

Она крестится и утирает слезу.

– Сам виноват! – констатирует пострадавшая от лука домохозяйка. – Небось троих детей на жену бросил.

– Да с чего вы взяли! – встает на защиту бомжа Федя и запинается: из подъезда выходит Александра Ивановна. Она подходит к бомжу и дает ему в руки что-то, завернутое в пищевую фольгу. Когда она успела!

– Спасибо, Александра Ивановна, спасибо, милая, – бормочет бомж в полной тишине и прижимает к груди сверток. Он ее знает, вот так новость!