В один из июльских дней Таня готовила на кухне обед, а Григорий сидел в кресле и дремал перед телевизором. Вдруг на улице прямо под их балконом раздался громкий собачий лай. Так лаял обычно Грей, загнав кошку на дерево. Таня, забыв о котлетах, рванулась в комнату. То, что она увидела, заставило ее вскрикнуть от ужаса. Ее муж лежал на полу, споткнувшись о порог балкона. Очевидно, Григорию тоже показалось, что это Грей. Его тело сотрясала крупная дрожь. Он был бледен, и на лбу его выступили капли пота. Таня попыталась его поднять, но ей не удалось. Она боялась, что это мог быть инфаркт или инсульт, и, подложив под его голову подушку, решила оставить его лежать на ковре до приезда «скорой». Врачи прибыли довольно быстро. Кардиограмма показала обширный инфаркт, и, судя по некоторым признакам, они диагностировали также кровоизлияние в мозг в результате разрыва аневризмы. Врачи собрались забирать его в реанимацию, хотя их прогноз был однозначно неблагоприятный. Таня написала расписку об отказе от госпитализации, решив, что будет рядом с Гришей до его последней минуты. Три дня он находился в полубеспамятстве, не мигая смотрел в потолок, глаза его слезились – или он плакал? – губы шевелились, словно он что-то бормотал, организм его отвергал любую пищу, даже воду. Он тяжело и хрипло дышал. Таня находилась при нем неотлучно. На четвертое утро ей показалось, что он задремал. Она положила руку на его ладонь и почувствовала слабое ответное пожатие.

Она хотела уже обрадоваться и прошептать ему ласковые обнадеживающие слова, но в этот момент он попытался оторвать голову от подушки, его горло судорожно напряглось, он хрипло простонал что-то, похожее на «Г-г-гре-ей» – и умер.

Антон пропустил еще несколько страниц. Многие посетители прислушивались к его чтению, а некоторые даже придвинули стулья поближе.

Год за годом – как-то незаметно пролетели шесть лет. Боль притупилась, но не ушла, а затаилась где-то на дне. Таня и Марина очень сдружились, многие думали, что они сестры. Они виделись чуть ли не ежедневно, а уж перезванивались по сто раз в день. Главным образом, это объяснялось тем, что только друг с другом они могли себе позволить вволю поговорить о прошлой жизни, повспоминать своих мужей, в миллионный раз понедоумевать, что же тогда случилось, а то и поплакать горько навзрыд, обнаружив старую фотографию, записку или какую-то другую памятную мелочь. Они перестали общаться со всеми прежними знакомыми, без которых раньше не обходилось ни одно общее застолье. Нет, они не ссорились, и никаких обид между ними не возникало. Но Марине и Тане было очень тяжело приходить в дома, где они когда-то бывали с мужьями. «Кто будет? – Ну, как обычно – Андрей с Милой, Ванька с Галей, Миша с Мариной, Гриша с Таней, Димка будет с какой-то новой девушкой. Марковы придут попозже, у Вовки дела срочные». Теперь это звучало бы «Андрей с Милой, Ванька с Галей, Таня с Мариной…» Кроме того, разговор неминуемо зашел бы о походах, байдарках, новых маршрутах и прочем, что для всех было актуально, а для Марины и Тани – невыносимо. Требовать же от друзей не касаться некоторых тем было бы эгоистично, да и практически невыполнимо.

Олег, сын Марины, которого она родила совсем молодой девчонкой, чуть ли не сразу после школы, старался поддержать их, привозил им с Таней билеты на концерты, на модные спектакли, выставки и следил, чтобы «девушки» не ленились на них ходить. Ему было двадцать семь, он был энергичен, успешен, уверен в себе, и он любил мать.

– Мам, не кисни. Тебе всего сорок четыре. Ты еще замуж можешь выйти.

– Какое замуж, что ты болтаешь!

– Я серьезно. Мам, посмотри в зеркало. Ты интересная женщина, у тебя классная фигура, мужчины таких любят, поверь мне. Хочешь, я тебя с кем-нибудь познакомлю?

– Я же не воспитательница детского сада!

– Причем тут? Максиму, например, тридцать семь. Разница всего ничего!

– Предложи его Тане.

– Тань, хочешь Максима? Ему тридцать семь.

– Меня малолетки не интересуют.

– Ну вот, и эта туда же. А кто-нибудь вас интересует?

– Слушай, сыночек, что ты пристал к нам?

– Я просто не хочу, чтобы вы на себе ставили крест. Я очень хорошо относился к Кротову, к обоим Кротовым, но прошло уже столько времени. Вам надо жить, а вы как две бабки.

– Давай, дедка, иди, суп стынет.

– Не остынет. Бородинский есть? Так вот, я не забыл, на чем я остановился. Тань, ты вот посмотри на себя. Да если б не Ирка, я бы сам за тобой приударил. А, тетушка?

– Смотри, как бы я тебя сейчас не приударила, племянничек!

У Тани не было собственных детей. С дочерью Гриши от первого брака она виделась последний раз на похоронах. Она обожала Олега, относилась к нему, как к родному племяннику и была в курсе всех его личных дел.

Шутки шутками, но возможно, именно благодаря Олегу, Таня и Марина старались следить за модой, вовремя закрашивали седину, ходили дважды в неделю в бассейн и, что называется, держали форму.

Таня работала в Библиотеке технической литературы, ведала каталогом новых поступлений. Это не требовало каждодневного присутствия, поэтому она часто работала дома за компьютером и могла распоряжаться временем по своему усмотрению.

Марина ушла из издательства, где она работала редактором, и устроилась корректором в небольшой журнал, что также позволяло ей работать дома.

Однажды летним днем Таня пришла к Марине.

– Какие у тебя планы на ближайшие две недели?

– Никаких особенных планов нет.

– Есть! Мы едем в Смоленск.

– В Смоленск?!

– Да. Точнее, под Смоленск. Пришло письмо от тети Наташи, она нас ждет, соскучилась, а то, говорит, умру – даже не увидимся. У нее свой дом, огромный участок, сосны, белки. Куча солений, грибы, огурчики. Там такие леса! Марин, поехали?

– Слушай, Тань, а давай, правда, съездим! Мы с тобой сто лет никуда не выбирались…

Дальше шло описание их приезда, встречи с Натальей Михеевной, Таниной родственницей со стороны отца. Марина и Таня привезли с собой подарки – пуховик с капюшоном «главное, невесомый!», утепленные непромокаемые сапоги, клетчатый плед, и всякие полезные мелочи. Особую радость вызвали любимые теть-Наташины московские конфеты – «Мишки на севере», «Коровки», «Лимонные дольки» и ванильная пастила.

Таня и Марина довольно быстро привыкли к новому месту, хотя первые дни им не хватало звуков, ставших нормальным жизненным фоном – истошных воплей внезапно сработавших автомобильных сигнализаций, телефонных звонков, постоянно включенного телевизора и прочего городского шума. Вместо этого они получили тишину, полную шелестов, скрипов, шуршанья, птичьих голосов; незлобную вечернюю перекличку дворовых псов; доносимый ночным ветром перестук далеких поездов и предрассветную петушиную побудку, врывающуюся в сладкий, как в детстве, глубокий утренний сон.