Дымка тумана скрывала горизонт, и нельзя было понять, что сейчас – утро или вечер.

Они находились на дороге – обычной загородной дороге, по плохонькому асфальту которой многократно прошелся шершавый язык климатических воздействий, довершивший то, что не удалось сделать большегрузным автомобилям и гусеничным тракторам.

Здесь же торчала ржавая металлическая стойка с расписанием движения автобусов, однако практической пользы от нее не было никакой – чья-то шкодливая рука переделала номера всех маршрутов в цифру «666».

Чуть поодаль располагалась скульптура пионера, судя по положению обломка правой руки, не то салютующего кому-то, не то запускающего в небо авиамодель. Дырявое ведро заменяло пионеру головной убор, а на левой уцелевшей руке губной помадой была намалевана свастика.

Критически осмотрев эти безобразия, Дарий что-то недовольно буркнул, а затем обратился к Синякову, еще не решившемуся покинуть мотоциклетное седло.

– Как тебе здесь нравится?

– Не знаю пока… А где мы?

– Хороший вопрос. – Дарий хохотнул, хотя произведенный им звук можно было принять и за рычание. – Хочешь, фокус покажу?

Не дожидаясь ответа, он заставил мотоцикл совершить бросок метров на пятьсот вперед и там развернулся.

– Полюбуйся теперь!

Огромное сооружение, на которое уже успел обратить внимание Синяков, теперь приобрело полное сходство с недостроенной электростанцией, даже труба обозначилась в тумане, зато на месте пионера-инвалида и стойки с расписанием автобусов торчали два дерева – голые и печальные, как в самый разгар зимы.

– Правило первое, – сказал Дарий. – Не верь глазам своим… А теперь поехали дальше.

Свернув с дороги, он погнал мотоцикл по каким-то буеракам. Труба электростанции появлялась то слева, то справа от них, а потом вдруг оказалось, что это никакая не труба, а деревянная вышка наподобие пожарной каланчи.

Да и все остальное здесь было сделано из добротных сосновых бревен – трехэтажный терем, который Синяков принял издали за недостроенную коробку электростанции, просторные амбары, часовня с колокольней и забор-частокол, украшенный поверху глиняными горшками.

Откуда-то появилась цыганка – босая, уродливая, оборванная. Все в ней было какое-то зеленоватое – и седина, и ветхие лохмотья, и монисто, составленное из древних медных монет, и даже косые, бельмастые глаза.

– Дай, родненький, погадаю! – обращаясь к Синякову, заголосила она. – Всю правду тебе скажу. Как зовут, откуда родом, какая печаль камнем на сердце лежит, чем душа успокоится. Не веришь мне? А зря! Знай, что красавица твоя на прежнем месте стоит и горькими слезами заливается.

– Пошла прочь, тварь! – брезгливо скривившись, прикрикнул Дарий и сунул руку в боковой карман куртки.

– А тебе, морда собачья, я гадать не буду! Сам свою судьбу знаешь! Ох, и страшная она у тебя! – скороговоркой выпалила цыганка и превратилась в рой зеленых падальных мух, некоторое время еще сохранявших очертания ее тела, а затем разлетевшихся в разные стороны.

У Синякова, заранее приготовившегося к любым сюрпризам, по коже тем не менее прошел неприятный холодок. Это ж надо – был человек как человек и вдруг стал тучей мух.

– Правило второе, – произнес Дарий веско. – Каждую минуту жди подвоха.

За высоким забором кудахтали куры, повизгивала свинья, мычали коровы, равномерно стучал в кузнице молот. Ну не жизнь, а идиллия. Полное пейзанство, как говорила Нелка, очутившись на лоне природы. Только воздух здесь был какой-то совсем не деревенский – затхлый, застоявшийся, словно в шкафу, где хранятся пересыпанные дустом бабушкины шубы.

– Заходить не будем? – спросил Синяков, не отказавшийся бы сейчас от крынки парного молока и ломтя свежего хлеба.

– Сюда? – Дарий с озадаченным видом ткнул в сторону усадьбы. – Ну ты и даешь, свояк… Правило третье. Не заходи без особой нужны в помещение, которое ты видишь в первый раз. Ночуй только на свежем воздухе или в шалаше, устроенном при твоем участии.

Из терема запахло жареным мясом. Не луком, не картошкой, а одним только мясом! Наверное, там шашлык готовили, а то и целого поросенка на вертел нанизали. Синяков, после ужина у Грошева маковой росинки во рту не имевший, непроизвольно сглотнул слюну.

Заметив это, Дарий к сказанному добавил:

– Правило четвертое. Никогда не ешь и не пей из чужих рук. Вообще ничего не бери у чужих, а тем более не ложись с незнакомой женщиной.

– Про женщин мог мне и не говорить, – буркнул Синяков.

– Не зарекайся… Тут местами такие пампушечки попадаются… Правда, вся твоя мужская сила на одной из них может и закончиться. Хотя нет, кто это испытал, потом не жалеет. – Речь Дария приобрела не свойственную для него задумчивость.

Синяков, не любивший интимных откровений, попытался перевести разговор на другую тему.