Шрифт:
– Что поделаешь, дела.
«А я так и не поговорил как следует, но теперь уж поздно, надо торопиться», – подумал Аркадий.
В коридоре Тимофей задержался у старинного зеркала от трюмо, рассеянно глядя в одному ему ведомую или неведомую даль:
«Мамино трюмо, она любила прихорашиваться перед ним. Не буду говорить об этом…»
Аркадий, заметив далёкий взгляд брата, подумал:
«Вспомнил ли он мамино трюмо? Не буду говорить об этом…»
Они вышли во двор, встали у подъезда, такси до вокзала ещё не приехало.
Аркадий вновь вспомнил, как Тимофей катал его на багажнике дорожного велосипеда, как они заходили в магазин и покупали на двадцать копеек самые дешёвые шоколадные конфеты.
– Ты помнишь, как катал меня на велосипеде, я сидел на багажнике и мы заходили…
– Заходили в магазин и на двадцать копеек покупали конфеты, они были без фантиков, в развес, и на эти деньги их было девять штук. Мы брали по четыре, а последнюю делили пополам.
– Как же они назывались?
– Сейчас… таёжные или южные… Нет, не могу вспомнить.
Приехало такси, братья обнялись, попрощались, Тимофей сел на заднее сиденье, машина медленно поехала.
– Вспомнил, вспомнил! – Аркадий побежал за машиной, почти догнал её, шофёр притормозил.
Тимофей открыл дверь и услышал:
– Кавказские, они назывались кавказские!
Счастливая улыбка озарила лица братьев.
Может быть, потеплеет?
На днях иду к метро, и на меня, чуть не сбив с ног, налетает мужчина:
– Помогите, Христа ради, подайте на хлеб!
Смотрю на него снизу вверх, потому что он огромный, под два метра ростом, в замешательстве думаю: «Почему на хлеб?»
А сама, отстранившись по возможности, тихонько пытаюсь разглядеть – настойчивые, даже наглые глаза, чёрная шапка, натянутая на лоб, небритый, одет во что-то тёмное, неряшливое, но не пьяный, нет… вдруг он хватает меня за руку и говорит:
– С праздничком!
С трудом выдергиваю руку, быстро отхожу, оглядываюсь.
«Нищий» смотрит мне вслед, крепкий, крупный мужчина, на вид лет сорок, что заставило его просить «на хлеб»?
Боже мой, на хлеб!… такой здоровый и молодой… нет, я понимаю, всё бывает, и всё-таки…
Иду, задумалась и вдруг вижу: на самом краю тротуара, рядом с шумной дорогой сидит на небольшой, низенькой тележке человек без ног… совсем маленький… приближаюсь… оказывается, это парень лет двадцати пяти, но такой худенький и бледный, будто весь прозрачный, в чём-то неопределенно сером, впалые щёки, колючие глаза, а волосы… Боже мой, да он седой весь… такой молодой, седой старичок, похожий на взъерошенную, крохотную птичку… наверное, на воробья, а может, на колибри… взгляд отрешённый… ничего не просит, ни слова… мимо несутся машины, автобусы, такси, пассажиры, прохожие… он не поднимает головы, видит только идущие ноги… ноги в ботинках, в сапогах, на каблуках, ноги в брюках, в юбках… ноги бегут и спешат…
Я останавливаюсь, открываю сумку, достаю купюру и кладу её в полиэтиленовый пакет, лежащий около парня… он не благодарит, ожесточённо стоит на ногах… которых нет ниже колена… захожу немного сбоку чтобы закрыть сумку и вижу, что ноги нищего просто согнуты… просто согнуты в коленях… они поразительно маленькие и худые… их можно увидеть только со стороны… обманывал…
Навстречу мне идут два парня, они смотрят на меня и смеются… почему?… оглядываюсь… один из них глядит мне вслед и крутит пальцем у виска, мол, глупая, не поняла что ли сразу… не поняла… сразу не поняла… ну и что… а попробуй-ка вот так на коленях… несколько часов… где-то была такая пытка, забыла только где… и курточка у него тоненькая-тоненькая, ветер раздувает и треплет её как парус… почему он здесь, с протянутой рукой… такой неприкаянный… на краю дороги, как на краю пропасти…
С неба посыпалась снежная крошка вперемешку с дождём.
Снег тает в воздухе, не долетая до земли, крохотные дождинки испаряются, оставляя асфальт почти сухим, но ветер, порывистый ветер. Я останавливаюсь, поднимаю воротник пальто, поправляю шарф.
– Распогодится, потеплеет скоро, – на ходу говорит мне незнакомый мужчина и улыбается.
Известие
Анна Васильевна не спала всю ночь.
Она всё думала о Николае, Коленьке, единственном сыне, который звонил недавно и обещал приехать завтра утром.
И хотя в доме у неё всегда были чистота и порядок «просто на загляденье», как говорили подруги-соседки, всё равно, Анна Васильевна и окна помыла, и занавески постирала, и цветы на подоконниках привела в порядок, а на чистый пол положила выстиранные половички, мягкие, пёстренькие, создающие милый, деревенский уют.
В общем, навела красоту.
Осталось поставить на веранде вазу с букетом осенних цветов, которые любил сын.
А больше всего, как память детства, как напоминание об осени и школе, Коля любил цветы, которые в народе назывались Золотые шары, они живописным, золотым салютом приветствовали каждого у калитки, свешиваясь охапками через забор, и, поселившись у крыльца, заглядывали в окна, простодушные и родные.