Через пять миль к югу от нашего дома я сворачиваю на восток, на грунтовую дорогу, ведущую к кемпингу на Фокс-ривер. Весь полуостров испещрен старыми лесовозными дорогами вроде этой. Некоторые из них широкие, как двухполосное шоссе. Большинство – узкие и заросшие. Зная, как проехать по всем этим проселочным дорогам (а я знаю), вы сможете попасть из одного конца полуострова в другой, ни разу не оказавшись на асфальте. Я предполагаю, что отец направляется к Фокс-ривер, а значит, между Отрезком Сени и рекой ему придется пересечь три дороги. Если учесть время его побега и то, с какой скоростью он передвигался до того, как начало светать и ему пришлось залечь на дно, средняя дорога – лучший выбор. Вдоль этой дороги стоят несколько домов, и я хочу их проверить. Вне всякого сомнения, полиция тоже осмотрела бы эти дома, если бы отец не увел их в заповедник. Думаю, в конце концов в полиции сообразят, что происходит. А может, и нет. Мою мать они искали пятнадцать лет.

Вся ирония в том, что ее похитили в таком месте, где ничего подобного никогда не случалось. Городишки, лежащие в самом сердце Верхнего полуострова Мичигана, едва ли можно как-то описать. Города Сени, Макмиллан, Шинглтон и Долларвилл – не более чем пересечения нескольких шоссе, обозначенные приветственным указателем, с церковью, заправкой и парочкой баров. Правда, в Сени есть ресторан, мотель и прачечная. Сени – начальная точка Отрезка Сени, если вы едете на запад по шоссе M-28, и конечная, если едете на восток. Двадцать пять миль по прямой, как стрела, и гладкой, как блин, до одури скучной дороге между Сени и Шинглтоном, пересекающей угодья Великого болота Монистик, – вот что такое Отрезок Сени. Путешественники останавливаются в городках на обоих его концах только для того, чтобы пополнить запасы бензина, купить чипсов и кока-колы или просто сделать привал, принять ванную, перед тем как продолжить путь, потому что это – последние следы цивилизации на ближайшие полчаса. Некоторые говорят, что в Отрезке Сени целых пятьдесят миль, но на самом деле это только так кажется.

До похищения моей матери детей в округе Люк не сажали под замок. Да и после, наверное, тоже, потому что старые привычки умирают медленно. Ведь никто не верил, что с ними может случиться что-то плохое. Тем более после того, как это уже случилось с кем-то другим. Газета «Ньюберри ньюс» сообщала о каждом преступлении, даже о самом мелком. А они и были мелкими: кража сумки для CD-дисков с переднего сиденья незапертой машины, взлом почтового ящика, угон велосипеда. Никто и вообразить не мог такое громкое преступление, как похищение ребенка.

Кроме того, ирония заключалась еще и в том, что в течение всех тех лет, пока мои дедушка и бабушка в отчаянии пытались разузнать, что же произошло с их дочерью, она находилась менее чем в пятидесяти милях от них. Верхний полуостров – большая территория. Он занимает двадцать девять процентов площади штата Мичиган, здесь проживает три процента населения страны. Одну треть занимают государственные лесные угодья. Процесс поиска моей мамы можно отследить по архиву микрофишей [15] газеты.

День первый: пропала. Скорее всего, заблудилась и вскоре будет найдена.

День второй: все еще считается пропавшей. Полиция штата начала поиск. Задействованы собаки поисково-спасательной службы.

День третий: поиск расширился. Задействован вертолет береговой охраны из Сент-Игнаса при содействии Департамента природных ресурсов на земле, а также разные маленькие самолеты.

И так далее.

Не прошло и недели после исчезновения моей мамы, как ее лучшая подруга призналась, что они играли в каком-то заброшенном здании и вдруг наткнулись на некоего мужчину, который, по его словам, искал свою собаку. Это был первый раз, когда произнесли слово «похищение». Но к тому моменту, конечно же, было уже слишком поздно.

Глядя на мамины фотографии из газет, я смогла понять, чем она привлекла внимание отца: пухленькая блондинка с косичками. И все же было немало других пухленьких четырнадцатилетних блондинок, которых мог выбрать отец. Я часто думала: почему именно она? Он преследовал ее несколько дней или даже недель перед тем, как похитить? Может, он был тайно влюблен в нее? Или ее похищение стало следствием неудачного стечения обстоятельств? Я хотела бы верить в последнее. На самом деле я не могу припомнить, чтобы хоть раз видела какой-то намек на симпатию между родителями. Являлось ли доказательством любви то, что отец снабжал нас едой и одеждой? В моменты слабости мне хочется думать, что да.

До того как нас обнаружили, никто не знал, жива моя мать или уже нет. История, которую «Ньюберри ньюс» публиковала в день каждой годовщины похищения, становилась все короче. Последние четыре года заголовок и первый абзац текста под ним оставались примерно одинаковыми: «Местная девушка все еще не найдена». И никто ничего не знал о моем отце, за исключением того, что рассказала мамина подруга: невысокий худощавый мужчина со смуглой кожей и длинными черными волосами, в рабочих ботинках, джинсах и красной клетчатой рубашке. Учитывая то, что этнический состав региона в то время представлял собой смесь коренных американцев, финнов и шведов, под это описание подпадал любой мужчина старше шестнадцати в ботинках и фланелевой рубашке, и оно оказалось практически бесполезным. Так что, если не считать двух ежегодных коротких колонок в газете и разбитых сердец дедушки и бабушки, о моей матери все забыли.

Но вот однажды, спустя четырнадцать лет, семь месяцев и двадцать два дня после того, как отец похитил маму, она объявилась, положив начало самому масштабному розыску, который когда-либо видели жители Верхнего полуострова… до сегодняшнего дня.

Я еду примерно с той же скоростью, с которой ходит человек. Если я, двигаясь возле самой обочины, отвлекусь, глубокий песок затянет машину по самое брюхо и без эвакуатора я не выберусь, но, кроме того, я ищу следы. Конечно, сидя в машине, никого не выследишь, да и вероятность того, что отец оставил видимые следы, когда прошел по этой дороге (если прошел по ней), крайне мала, но все же, когда дело касается моего отца, лишняя внимательность не повредит.