Они разом повскакивали с табуретов, и столпились у внешнего каменного ограждения башни, исступлённо вглядываясь туда, за горы, и силясь понять, что же это с ними всё-таки происходит. И тут вдруг башня дрогнула у них под ногами, и по небу покатился далёкий и страшный гром, от которого, как им показалось, задрожали даже скальные вершины вокруг. Удары приходили один за другим безостановочно, и там - за горами, на небе взметнулся совершено непередаваемо огромный столб чёрного дыми и пепла, пронзаемый бесчисленными кровавыми молниями. И от этого дымного столба, вздымающегося всё выше и выше, на них начал накатывать, волна за волной, непереносимый рокот, больно бьющий по ушам, и отзывающийся мелкой дрожью всего тела.

– Что! Что это такое?!
– Каким-то не своим, визгливым, и совершенно потрясённым голосом закричал Весельчак, но крик его лишь бессильно утонул во всё нарастающем грохоте. За спиной у них, казалось, зашаталась даже башня в Детинце, и какой-то момент им даже представлялось, что она вот-вот обрушится им на головы градом рассыпающихся камней. Они заметались беспомощно по площадке укрепления, и тут глазам их открылось нечто уж совсем непередаваемое.

Камни двора Детинца словно бы вздыбились, и из бесчисленных щелей меж плитами потекли струи непроницаемо чёрного дыма. Кто-то с ужасом крикнул, указывая вниз, в город - и там тоже с грохотом посыпались обломки хижин, и меж развалин из почвы начали тянуться такие же непроницаемо чёрные дымы. От этого зрелища они попросту закаменели на своих местах - там где их застало это видение.

Дымы же внизу, постепенно сплетаясь меж собою, начали образовать смутные, призрачные человеческие тени, которые сначала беспорядочно метались, не сталкиваясь, а как бы проходя свободно друг сквозь друга, но потом, успокаиваясь, начали собираться в огромные толпища, от которых буквально исходило ощущение тяжкой муки и чего-то совершенно непереносимого - вроде тяжёлого трупного запаха из развороченной могилы.

Потом над городом пронесся вдруг пронзительный, леденящий вихрь, ударив по этим толпищам, но не развеяв их, а лишь как бы уплотнив ещё больше. Из многочисленных глоток там, внизу, вырвался вопль гнева и чёрной ярости, глаза их зажглись, как красные угли, и ясный день над городом, казалось, совсем померк от этого вопля, обратившись в стылую и вонючую погребную темень.

Владиславу казалось, что глаза всех там, внизу, обращены прямо на них, стоящих здесь, вверху, на башне, и что глаза эти горят одним единственным неутолимым желанием - вонзить в них когти тянущихся к ним рук, впиться в их плоть зубами, и пить, пить, яростно урча, кровь из их вен, до тех пор, пока жизнь окончательно не покинет тела их. Во взорах этих, стоящих там, внизу, было столько ненависти, столько веками копившейся злобы, что Владислав начал под попросту задыхаться от непереносимого, тяжкого ужаса.

И вдруг - откуда-то, словно бы с самого небосклона, ударил чёткий, ясный, мелодичный звук, как бы какого-то далёкого колокола из непостижимой, совершенно бездонной глубины. Взоры стоящих внизу разом погасли, и тут он увидел их лица - лица суровые, и лица нежные, лица мужские, и лица женские, лица подростков, и личика совсем маленьких детей. Свет вновь вернувшегося дня лёг на эти лица мягким отблеском умиротворения и покоя, и - словно бы над этими толпищами вдруг зазвучала мягкая, успокаивающая, манящая в ту далёкую даль, откуда принёсся сюда удар этого колокола музыка.

Все лица, там - внизу, поднялись к небу в едином порыве, и над городом пронёсся уже совсем другой порыв ветра - тёплого, мягкого, остро пахнущего влажностью и морской солью. И, словно подхваченные этим ветром - их тела стали плавно взмывать в воздух, возносясь всё выше и выше, и - растворяясь постепенно в ясности стремительно наступающего дня.

Владислав смотрел, и никак не мог оторвать своего взгляда от этого зрелища. Вот перед ним проплыл, чуть улыбнувшись ему, тот самый воин, который провёл его в подземелье в самую первую ночь его в городе, вот мелькнуло молодое женское лицо, искажённое судорогой боли и отчаянья, которая, постепенно разглаживаясь, по мере вознесения, открывала путь улыбке освобождения и тихой, уже ничем не омрачаемой радости. Вот - мелькнуло лицо мальчика, лет не более десяти, восторженно-радостное, сверкающее ожиданием чего-то непередаваемо прекрасного и замечательного, вот - пронёсся уже почти что младенец с лицом, расцветающим радостью от предчувствия встречи со своей давно и так страшно утраченной матерью.

Они всё возносились, и возносились, растворяясь в густеющей синеве, а там - с северо-востока, всё продолжали и продолжали густеть клубы тяжёлых дымов, заволакивая собою ту часть небосклона. Мимолётно взглянув на совершенно окаменевшее лицо Тайноведа, Владислав вдруг с предельной ясностью осознал, что в этих дымах, там - далеко, развеиваются безвозвратно все их упования, и все их надежды. Он ещё совершенно не понимал, что именно и почему там произошло, но он уже, по наитию сердца своего, вдруг полностью осознал всю неизбывную катастрофичность там произошедшего.

Постепенно всё вокруг успокаивалось, и приходило в определённый порядок. Громы вдалеке перерастали попросту в тяжёлый, неумолчный, но уже лишь отдалённый рокот. Земля больше не тряслась у них под ногами. Главная башня города во дворе вновь застыла в своей неколебимой незыблемости, и плиты двора всё также лежали на своих местах, и из щелей меж ними больше не понимались эти жуткие чёрные струи. Двор совершенно опустел, и выглядел словно бы враз постаревшим на тысячелетия. В городе же, внизу, под стенами Детинца, в воздухе продолжала стоять тяжёлая, известковая пыль из стен только что рухнувших там бесчисленных построек. Но в этом облаке плыли уже не носились бесчисленные призрачные тела, и его более не пронзал их грозный, глухой ропот.