Словом, в обязательные для пионера, для комсомольца идеалы я не верил, и потому носить в себе страшную правду было естественно.

Е.З.: В вашей повести 'Грозная птица галка', столь ярко открывающей цикл 'Комбинации против Хода Истории', пятнадцатилетний герой Лёнька, рядовой белой дивизии, не сразу осознаёт трагедию сообщённой ему страшной вести - гибели старшего брата. Только через время к мальчику приходит боль... Можно ли объяснить эту ситуацию общей оторопью в то смутное время? Или индивидуальной натурой героя?

И.Г.: Отцу, когда тот был ребёнком, подростком, брат Павел едва ли не всегда виделся в движении и притом в щеголеватом движении. В том, как Павел катался на велосипеде, грёб на лодке, бегал на лыжах, сквозила небрежность необычайно уверенного в себе человека. Он никого не боялся, и ему нравилось, если что-то ему угрожало. Для моего отца казалось несомненным, что никто никогда не сумеет Павла побить. Вступив в Народную Армию, отец и другие солдаты сидели в вагоне-теплушке в Сызрани. Отец услышал: 'Глядите, какой офицер идёт! Орёлик!' Оказалось, это Павел проходил по перрону. Отец мне рассказывал: 'Осанка - блеск! Сила в нём так и играет!' В Павле кипело столько жизни, что она не позволяла поверить в смерть. Он своим обликом, поведением словно бы внушал, что неубиваем. Это я и постарался передать: мой герой не может сразу представить, что Павел недвижим, мёртв. Между прочим, такие, что давно известно, и погибают в первую очередь.

Е.З.: Игорь, назвали бы вы вашу литературу однозначно антисоветской?

И.Г.: Антисоветской её назвали бы люди с советским сознанием. В юности, когда мне в голову приходил замысел той или иной вещи, я рассказывал о нём людям, уже печатавшимся. И мне говорили: 'Это не пойдёт!' Хотя я, понимая, где живу, отнюдь не пытался как-то критиковать порядки. Я сознавал, чем это для меня может кончиться. И всё равно вещи 'не шли'. Пример. Писатели, без чьего одобрения нельзя было отнести рукопись в издательство (там её не стали бы читать), зарубили мой сборник детских рассказов. В речи моих героев встречалось: 'затранзал', 'отметелил', 'усикалась'. Мне возмущённо сказали: 'Как у вас дети выражаются? Они нормального языка не знают?' Но в действительности дети говорили именно на таком языке, и я взял самые удобоваримые выражения. Конечно, можно было заставить героев изъясняться, 'как положено', - но тогда исказились бы образы, они же зависимы от речевой характеристики. Фальшь вызывала отвращение к работе. Сколько рукописей из-за этого я порвал, сколько вещей не довелось написать... В лучшие годы.

Но вспоминая то время, я не чувствую ненависти ко всей тогдашней жизни. При той власти я бесплатно получил высшее образование, мне платили повышенную стипендию, поскольку все экзамены я сдавал на 'отлично', вручили диплом с отличием. (А каково молодёжи учиться в сегодняшней России?) Я читал произведения многих прекрасных зарубежных авторов, потому что, по инициативе Горького, в 1918 году российская интеллигенция была привлечена к задаче: ознакомить народ со всеми достижениями мировой литературы. Задача, в основном, выполнялась, хотя, конечно, переводили не всех замечательных писателей и, понятно, почему. Но школа-то переводчиков была превосходная! В Германии, в первые месяцы жизни здесь, мне попались 'Три мушкетёра', переведённые на немецкий и адаптированные: книжка в палец толщиной.

То есть, в советском государстве, безусловно, имелось и то, что хорошо было бы сохранить.

Мне кажется, я смотрю на советское прошлое объективно. Человек с 'непартийным' сознанием, наверно, не назвал бы все мои вещи однозначно антисоветскими.

Е.З.: Вот цитаты из вашей повести 'Грозная птица галка': 'Я услышал, как погиб Павка', 'Вот тут, неглубоко, лежит Павка. Серо-синий, ужасный, как те трупы, которых я успел наглядеться. Павка - такой ловкий, быстрый в движениях, такой самоуверенный, бесстрашный'... Можно ли в использовании имени Павки (в данном случае, белогвардейца) увидеть желание вызвать у читателя образ другого, красного, Павки?

И.Г.: Нет. Я понимал, что возникнут мысли о 'перекличке', но мне не хотелось изменять имя моего дяди. Для его братьев он был Павкой. Отец вспоминал детство: родители дома говорили по-немецки. Приезжавшая в гости двоюродная бабушка по-русски почти не знала и называла Павла 'Паулус'. А в то время ещё хорошо помнили о войне англичан с бурами 1899 - 1902 гг. Россия сочувствовала бурам, в народе ходила песня 'Трансвааль, Трансвааль, страна моя'. Было популярно имя президента бурской республики Трансвааль Паулуса Крюгера. И когда дома братья сходились к обеду, кто-нибудь раньше других вбегал в столовую и при появлении Павла объявлял: 'Их превосходительство Паулус Крюгер!'

Е.З.: Судя по вашим произведениям, вы глубоко верующий человек и придерживаетесь позиции, что человек не вправе вершить правосудие?

И.Г.: Мне кажется, человеку не дано понять, что есть действительное, подлинное правосудие. Обычно люди говорят, что следовали закону, приказу. Часто так оно было и есть. Но люди и по своему внутреннему побуждению отнимают чужую жизнь: вершат правосудие. Я бы не назвал этим словом подобные поступки. Однако надо ли делать вывод, что на насилие нельзя отвечать насилием? Позиция эта для кого-то весьма удобна. Можно внушающими почтение словесами прикрыть собственный страх перед насилием, а если оно угрожает другим, - прикрыть желание остаться в стороне. В романе 'Донесённое от обиженных' один мой герой спрашивает другого о заповеди 'не убий'. Тот отвечает: 'Христос сначала говорит о законе Моисея 'око за око, зуб за зуб', - доступном пониманию людей. А затем добавляет, что заповедь 'не убий' была бы лучше... Была бы - если б все-все люди одновременно последовали ей. До тех же пор, пока это остаётся только идеалом, приходится следовать закону Моисея'.

В данном случае устами героя прямо выражена моя авторская позиция.

Е.З.: О гражданской войне писали многие авторы - И. Бабель, М. Шолохов, Д. Фурманов... Каждый автор со своего ракурса, со своего отдаления или приближения... Но ваша проза о гражданской не укладывается ни в какую традицию, остаётся уникальной. Критик С. Воложин предполагает, что вы сознательно соотносили свою повесть 'Грозная птица галка' с 'Записками кавалериста' Н. Гумилёва. Эта гипотеза, думаю, неверна?