На этом месте, за кюветом, Акерман и нашел себе оружие. Необъяснимым образом среди кочек оказался офицерский ремень вместе с большой, чуточку бесформенной кобурой нагана. Но что удивительнее всего — в кобуре было оружие. Тяжелый вороненый револьвер, все семь гнезд в барабане заполнены патронами, спереди в каждом выглядывала медного цвета пуля с усеченным концом. Акерман схватил наган, как величайшее сокровище. Больше не нужно было отчаиваться от беззащитности. Во второй раз он ни за что бы не желал оказаться безоружным лицом к лицу с охранниками, как в тот раз в уездной больнице. Теперь он может постоять за себя, его уже не так просто взять.

Позднее в глубине леса он некоторое время просидел на пне, приучал руку к револьверу и изучал свою находку. Из такого оружия он еще никогда не стрелял. Запасной комплект патронов прочно сидел в маленьком кожаном кармашке кобуры. На внутреннем краешке клапана химическим карандашом было что-то написано. С трудом разбирая русские буквы, он прочел: Козлов Виктор Иванович. На передней стороне кобуры, будто вклеенный в свои кожаные пазы, находился тонкий медный шомпол, с большим кольцом на конце. Наган был вроде в порядке — тратить патроны на проверку ему не хотелось. Акерман испытал чувство благодарности к незнакомому человеку, который скрывался за именем Козлов Виктор Иванович. Кто знает, в живых ли он еще. Может, гонимый неведомым ему побуждением, последним усилием руки забросил свой ремень с револьвером подальше, в кочки, чтобы его там нашел он, Ханс Акерман, для которого оружие сейчас нужнее, чем что-либо другое. Если это оружие и не смогло спасти владельца, то, возможно, им воспользуется другой человек. Козлов Виктор Иванович— будто слова благодарности, еще раз повторил про себя Акерман.

Бродя по лесу с этим наганом, он и повстречался с Рудольфом и Мадисом Каунре. На этот раз никто из них не испугался, Акерман сразу узнал виймаствереского парторга. Радость была обоюдной, поскольку втроем они чувствовали себя уже организованной силой. Теперь при надобности можно было ввести даже дежурство и спать чуть поспокойнее. А то ночное недосыпание уже и днем притупляло чувства, а это было опасно.

Забота о еде не давала покоя.

Делать было нечего, Рудольф решил рискнуть. Самым верным был признан такой ход: Акерман, как человек в этих краях незнакомый, отправится на зорьке в деревню Курни и попытается раздобыть еды. Рудольф описал ему дорогу, которая приведет его на хутор Туулсе. Там дома одна старая хозяйка, сам хозяин десять дней тому назад отправился по разнарядке с лошадью в извоз, да так и остался по ту сторону фронта. Туулсе — хуторок небольшой, зато хозяйка радушная, она и малым поделится. Во всяком случае, Акерман не должен объяснять, кто он или с кем в лесу прячется, — пусть скажет просто, что ушел от войны из дому и не может вернуться назад раньше, чем пройдут бои. Наверняка хозяйке хутора Туулсе неважно, чьей именно стороны он держится.

Время казалось подходящим. Было еще сумеречно, но уже ясно виднелась дорога, петлявшая между кустов к околице. И хозяйка давно уже встала к утренней дойке, не нужно будить; как знать, всяк ли осмелится в нынешнее смутное время открыть дверь на ночной стук.

— Оставь наган, — посоветовал Рудольф перед уходом. — Не насильно же брать идешь. Вон из-под пиджака как выпирает, только зря людей напугаешь.

Акерман с некоторым сожалением снял с пояса ремень и положил на ветки. Он уже было пошел, но все же передумал, вернулся назад, нагнулся над кобурой, вытащил револьвер, подержал его в руке и засунул со спины под пиджак за пояс.

— Тут не видно, — словно извиняясь, сказал он Рудольфу. — Я без него словно голый.

Рудольф пожал плечами, но запрещать не стал. Сложилось так, что они хоть и советовались друг с другом, но начальника у них в группе не было.

— Смотри, чтобы он тебя не подвел под монастырь, — только и сказал Рудольф. — В нынешние времена может так странно получиться, что и не знаешь, как вернее — взять или оставить.

— Ты спроси у Альмы побольше еды, столько, сколько унесешь, да она не пожалеет, — голодно добавил Мадис Каунре.

— Сам увидишь, как там и что спросить, — словно бы одернул Рудольф. — Запас, конечно, не лишний, — видимо, все же придется пробираться к Таллину, к своим выходить.

Он стоял лицом к северу и прислушивался. Лес оставался безмолвным. Тишина простиралась во всех направлениях, будто неподвижный утренний туман. Это означало, что идти придется далеко, и по лицу Рудольфа скользнула легкая тень тревоги.

— Будет сделано, — пообещал Акерман, провел растопыренными пальцами по спутанным после сна волосам и отправился в путь. И вскоре скрылся широким пружинистым шагом лыжника между деревьями. Через час он должен был вернуться, что бы ни случилось.

Дорогу на хутор Туулсе ему описали настолько досконально, что казалось, он дойдет и с закрытыми глазами. Поэтому он никак не мог взять в толк, где он сбился с пути. Но уже в тот миг, когда на его стук дверь открыла широколицая молодая женщина, а вовсе не Альма — человек пожилой, — он понял, что дал промашку. Женщина, казалось, была ошеломлена не меньше его самого. Но отступать уже было поздно, это бы сразу вызвало подозрение. Ханс Акерман вошел в переднюю, скромно встал возле двери и попросил у хозяйки еды. На всякий случай он говорил довольно тихо, чтобы не разбудить спящих домочадцев.

Широколицая крупная женщина принялась бесцельно суетиться, сперва сложила руки, затем спрятала их под передником, быстро семеня подошла к столу, подвинула стул, разгладила клеенку. Ее полная беспомощность бросалась в глаза и вызывала чувство неловкости. До сих пор женщина не произнесла ни единого слова.

Молчание становилось гнетущим.

Какой-то шорох в задней комнате заставил Акермана насторожиться. Он решил быстро откланяться. Женщина его не знает, так пусть он и останется неизвестным. Он о себе ничего не скажет. Навряд ли кто станет предпринимать что-нибудь из-за незнакомого человека, мало ли их сейчас бродит по дорогам и лесам!