От людской массы несет потом, тяжелым запахом давно немытого тела, нестираной одежды, разложения и гнили.

Прежде чем попасть в свои бараки, прибывших партиями пропускают через санпропускник, проводят дезобработку вещей, явно больных и немощных сразу отправляют в карантинные блоки или лазарет.

После обеда в политчасти полковник Бутенко провел совещание с вновь прибывшими, как и я, офицерами. Он говорил о высокой ответственности, которую возложило на нас государство в возвращении советских людей на родину, потребовал четкого исполнения своих обязанностей, внимательного и чуткого отношения к людям для восстановления их в человеческих и гражданских правах. Учитывая отсутствие у большинства документов, придется устанавливать личности, выяснять, каким образом они попали в Германию, особенно подчеркнул, что репатриация предоставляет значительные возможности для проникновения в нашу страну шпионско-диверсионной агентуры и потребовал максимальной бдительности и ответственности в выявлении среди репатриантов подозрительных лиц.

Затем каждый из офицеров ознакомился с инструкцией по исполнению обязанностей дежурного по лагерю: строго следить за выполнением репатриантами распорядка дня, не менее трех раз в сутки посещать бараки, выявленные недостатки устранять немедленно через администрацию, при отправлении на прогулку и возвращении в бараки производить тщательную проверку, в случае обнаружения самовольной отлучки репатриантов немедленно докладывать коменданту или его заместителю с указанием фамилии, при получении сведений о месте нахождения самовольно ушедших немедленно организовать их привод на территорию лагеря; по прибытии иностранных миссий встречать таковых вежливо, тщательно проверять у них документы, дающие право на посещение лагеря, и немедленно докладывать о прибытии коменданту, а в его отсутствие — заместителям; в ночное время не менее одного раза проверять караул, контролировать работу пищеблока, еще там были перечислены меры по ликвидации пожара, выявлению в бараке острой инфекции и т. д.

Каждый расписался, что ознакомлен с инструкцией.

Полковник еще раз напомнил, что особенности работы будут доведены каждому непосредственным начальником его подразделения.

С Мишутой Зайцевым я встретился после ужина, оказывается, он уже неделю в лагере и возглавляет одну из караульных рот. Он сообщил, что я еще встречу здесь нескольких знакомых мне офицеров, а через час из дивизии на мотоцикле приехали Володька с Кокой.

— Василий, ты опять в обойме, — приветствовал меня Кока. — Это полковник Фролов лично включил тебя в список офицеров к Астапычу. Ну и жизнь у тебя будет, просто малина. Столько баб вокруг, и все молодые! Надо и мне проситься сюда кого-нибудь зашифровать.

— Компот, дружище, — Володька обнял меня, — мне тебя так не хватало.

От несвойственного Володьке проявления чувств — он считал, что «телячьи нежности» присущи только губошлепам и мечтателям, а не закаленным в боях офицерам — и искренней радости от встречи с друзьями у меня защипало в носу и горле, и вновь жизнь показалась прекрасной.

…Необходимый мне отдел размещался в кирпичном здании, на фасаде которого крупными буквами была броская вывеска:

РЕГИСТРАЦИЯ

советских граждан

и отправка на родину

ЗДЕСЬ

Добро пожаловать!

Капитан Малышев, старший следователь контрразведки дивизии, еще несколько дней тому назад принимал активное участие в коллективном допросе меня и Елагина в штабе дивизии и был свидетелем моего унижения и позора. И вот по закону подлости я определен к нему в «личное распоряжение».

С тяжелым чувством я переступил порог кабинета и доложил:

— Товарищ капитан, старший лейтенант Федотов…

— Проходи, Федотов, — прервал меня капитан, — не топчись у порога и приступай к выполнению обязанностей. Специфику работы уяснишь и ознакомишься в процессе. Главное, надо быстро разобраться в каждом человеке и ситуации, в которой он оказался в Германии. На стажировку тебе — два дня! Сегодня у нас женский день.

В большом предбаннике пять-шесть женщин заполняли опросные листы в присутствии сержанта, следившего, чтобы свои ответы они между собой не обсуждали, хотя, я полагаю, что они знали все вопросы, содержавшиеся в этих анкетах, и уже заранее подготовили на них ответы. Затем с заполненными анкетами по одной заходили в кабинет для беседы с капитаном.

Столько молодых красивых женщин, собранных в одном месте, я больше никогда в жизни не видел. Это были женщины, которые, судя по всему, в период оккупации сожительствовали с немецкими солдатами и офицерами, при отступлении были вывезены ими в Германию, а затем, в конце войны или после капитуляции, были ими брошены. В свое время они бежали от Родины в Германию, а Россия пришла в Европу, деться им было некуда, и теперь приходилось возвращаться в СССР.

Женщины-репатриантки охотно рассказывали, как якобы вредили немцам: сыпали песок в моторы, отвинчивали и выбрасывали какие-то детали и гайки (послушаешь, так перед тобой прямо патриотки родины и диверсантки, выполнявшие в тылу врага спецзадания), или как просидели всю войну в плену, или как работали в малых колониях у бауэров, или как трудились до изнеможении на ремонте дорог в Померании или на карьерах, таская по шестнадцать часов тяжелые тачки с песком и гравием, и тому подобное, честно говоря, я не верил ни одному их слову. В тот первый день стажировки я запомнил нескольких.

Одной из первых вошла очаровательная шатенка. Сколько ей было? Двадцать пять, может, двадцать семь лет. Быстрым легким движением она оправляет волосы и садится перед Малышевым на стул, расставив ноги и задрав юбку так, что становятся видны намного выше колен ее крепкие, загорелые, необычайно соблазнительные ноги.

— Извините, товарищ капитан, — обворожительно улыбаясь, говорит она и прекрасными, большими, сияющими, темно-серыми глазами показывает на меня. — Молодой человек не мог бы на пару минут выйти? Мне надо сообщить вам кое-что важное. Наедине!