Оуэн рассказал восхищенной аудитории, как при виде этой картины у Кухулина мигом улетучилось всякое желание драться, и он стыдливо закрыл лицо, потому что в душе он все еще оставался мальчиком, не познавшим женщину. Кухулин выронил меч, и гнев оставил его. Однако ни один человек не мог долго находиться рядом с ним из-за жара его тела, и поэтому принесли полную бочку ледяной воды, которая была припасена заранее, и он погрузился в нее, но вода закипела и ошпарила ему руки. Тогда принесли другую бочку, но произошло то же самое, и только лишь с помощью третьей удалось погасить кипевшую в нем ярость. Когда Кухулина вынули из бочки, тело его обмякло, но глаза горели живым блеском, и тогда ему дали синий плащ с огромной серебряной застежкой, и вечером усадили по правую руку от Конора.

Разумеется, ничего подобного в действительности не было. Вся история напоминала правду лишь весьма приближенно, причем местами едва можно было догадаться, о каких событиях идет речь. Наше приключение стало казаться фантастическим. По мере того как он живописал наши подвиги, мой рот открывался все шире и шире, пока челюсть не свело судорогой, и мне пришлось прикрыть ее рукой. К концу повествования я начал бессвязно бормотать, поворачиваясь к соседям.

— Это неправда. Он почти все придумал. Он не…

Я запнулся и уставился на окружавших меня людей. Никто меня не слушал. Они молотили кулаками по столам, стучали кубками, хлопали друг друга по спинам и, самое главное, кричали, вернее, вопили, требуя, чтобы Оуэн рассказывал дальше. Они были в восторге от его сказки. Я потрясенно смотрел на них, а потом мне вдруг пришла в голову одна мысль. Ведь свидетелями, по крайней мере, последнего этапа нашего возвращения домой, было большинство этих мужчин, которые сейчас ревели и стучали кружками. В отличие от меня они таращились на женщин, даже не скрывая этого. Они все видели и прекрасно понимали, что болтовня Оуэна — почти сплошное вранье. Тем не менее, его рассказ им понравился больше, чем фактические события, свидетелями которых они же сами и были.

Я понял, что здесь в почете новый способ пересказа реальных историй. Это напоминало «Басни» Эзопа, сочиненные скорее в назидание, нежели для точного отображения фактов. Я окинул взглядом веселящуюся толпу. Каковы бы ни были мои чувства, я не собирался заставлять кого-нибудь из присутствовавших выслушивать мою версию описанных выше событий, пока люди находились в таком состоянии. Сидевший поблизости Коналл заметил выражение моего лица.

— Что случилось?

Я пожал плечами.

— Все происходило совсем не так.

Коналл озадаченно взглянул на меня.

— И что из того? Разве там, откуда ты приехал, барды не склонны к преувеличениям?

Я был полон решимости хотя бы раз высказать свое мнение, как бы напыщенно это ни прозвучало.

— Это не история, это… скверные вирши. Ложь. Барды лгут. Оуэн — лжец.

Коналл на минуту задумался, а потом изрек:

— Возможно. Но в его вранье больше правды, чем в твоих подлинных фактах.

Он отвернулся от меня и принялся хлопать в ладоши еще громче, чем раньше.

Оуэн подошел ко мне, полыхая румянцем на щеках и торжествующе усмехаясь. Я схватил его за руку.

— Поздравляю!

Он еле сдержал самодовольную улыбку.

— Тебе понравилось?

— У тебя получилась потрясающая история.

Он то ли не уловил иронии, то ли ему было наплевать, что я думаю по этому поводу.

— А ведь ему всего лишь девять лет, — раздуваясь от гордости, произнес Фиака МакФир Феб. — Что же будет, когда он станет мужчиной?

Так все и произошло: Кухулин, впервые охваченный боевым пылом, был обезоружен благодаря тонкому расчету матери короля Мугайн и наготе придворных женщин Конора.

По крайней мере, так гласит легенда.

История Мачи — это любимая история Каффы. Мне довелось ни один раз слышать, как он ее рассказывал. Чтобы не соврать, всего раз тридцать, не больше. Никогда не думал, что захочу услышать ее снова, но сейчас у меня, как ни странно, возникло именно такое желание.

Я все еще помню его лицо в свете очага — тонкие черты, мелькающие тени; помню, как он рассказывал мне эту историю, и постараюсь рассказать ее, как он.

У богатого купца Крунниука, сына Агномана, было четыре сына, но не было жены. Она умерла во время родов их последнего ребенка. Сыновья выросли высокими и сильными и уже достигли того возраста, когда мальчики становятся воинами. Склонность к одиночеству, уединенность жилища и скорбь по ушедшей жене мешали Крунниуку снова жениться. Он привык к своей уютной холостяцкой жизни, протекавшей без особых забот, но и без особых радостей.

Однажды весенним утром он прохаживался по своему замку, раздумывая, не поохотиться ли на вепря. Он не был большим любителем охоты, но погода и положение в обществе требовали, чтобы он, по крайней мере, подумал об этом. Крунниук повернул за угол, и мысли об охоте мигом испарились. Перед ним стояла прекрасная незнакомка. Она была высока ростом, белокожа, с сияющими темными волосами и зелеными глазами, в которых мужчина мог утонуть, словно в море. Женщина улыбнулась ему, представилась просто Мачей и обняла его так, что он сразу осознал, как скучает по жене, но, тем не менее, не почувствовал, что изменяет ее памяти. В тот же день Мача взяла на себя все обязанности хозяйки его дома. Крунниук подумал было, что ему следует этому воспротивиться, но вместо этого он решил посмотреть, что будет дальше и сможет ли эта женщина навести порядок в его жизни.