На следующий день Кухулин уехал, не отрывая от меня взгляда, пока его колесница не скрылась вдали. Моя мать с тревогой следила, как мы стоим у ворот и смотрим вслед исчезающей за горизонтом колеснице, но отец не видел его отъезда. Не знаю почему, но я думала только о Кухулине. До этого дня я была знакома с мужчинами, которыми восхищалась, которых желала, я знала даже таких, за которых могла бы выйти замуж. Но до сего дня я никогда не встречала мужчину, разлука с которым вызывала бы у меня ощущение утраты. Я уже страдала и ждала его возвращения, умирая от желания снова почувствовать прикосновение его руки.

На этом рассказ закончился. Оуэн взял последний аккорд и положил арфу на пол. Потом встал, подошел ко мне, забрал у меня полную до краев чашу и осушил ее залпом. Он обвел взглядом зал для пиршеств. Казалось, что все, кто еще оставался, крепко спят.

— Похоже это было на твой театр? То, как я рассказывал всю эту историю ее словами?

Я кивнул.

— Да, во многом похоже, даже очень. Откуда тебе известно в таких подробностях, какие ощущения испытывала Эмер?

Он пожал плечами.

— Я с ней после этого разговаривал и сам додумал то, что она не могла объяснить.

— Включая все, что касается других женщин, и тех условий, которые должен был выполнить Кухулин, чтобы доказать серьезность своих намерений?

Он покачал головой.

— Нет, это как раз она сама мне рассказала. Эмер очень талантливая. Если бы она родилась мужчиной, то из нее бы получился хороший бард. — Он показал рукой на спящих за столами людей. — Похоже, наши друзья еще не совсем готовы к новым способам изложения историй. Старые подходы им нравятся больше.

Я огляделся по сторонам. Более красноречивую картину храпящего безразличия трудно было себе представить.

— Похоже, ты прав.

Оуэн и другие барды очень серьезно подходили к роли хранителей истории своего народа, однако наибольшее удовольствие им доставляло их привилегированное положение в том, что касалось распространения старых добрых сплетен. О Кухулине и Эмер говорили все, но, рано или поздно, эти истории в приукрашенном виде снова попадали к Оуэну. Я не знаю, выдумывал ли он все полностью или старался по возможности придерживаться фактов, но мне точно известно, что от всего этого он получал огромное удовольствие. Он часто рассказывал о том, как подруги Эмер поведали своим отцам о посещении Кухулином замка Форгалла и обо всем, что там случилось, а их отцы поспешили сообщить Форгаллу о его дочери и о странном мальчике, обещавшем ей руку и сердце, присовокупив к этому всевозможные красочные подробности и непристойные замечания, которые не захочется услышать ни одному отцу. Кроме того, жену Форгалла все еще тревожил дурной сон, увиденный ею за три дня до этого, — она никак не могла его забыть. В том сне ей привиделись различные неприятные последствия встречи Эмер с Кухулином. Форгалл в течение полутора дней сидел и раздумывал, как ему следует поступить. Потом он запряг колесницу, поехал в замок Кухулина и попросил, чтобы его проводили к нему.

Кухулин принял его весьма радушно, не зная, кто он таков. Форгалл выдал себя за галльского купца, подарил Кухулину вино, золото, ткани и другие ценные вещи, а еще больше товаров продал. Вечером третьего дня, накануне его отъезда, было устроено большое пиршество. Форгалл обращался с Кухулином как со взрослым, отчего юный хозяин замка испытывал к нему все большее расположение. Хотя другие ольстерские герои восхищались достижениями Кухулина, иногда им было трудно забыть о том, что он всего лишь десятилетний мальчик.

Форгалл притворился, что пьет предложенное Кухулином вино, а потом принялся рассказывать истории об ольстерских воинах. Он с похвалой отозвался о Кухулине, Коналле Кернахе, Коналле Победоносном и еще примерно о полудюжине других, преувеличивая их славу и значение их подвигов, слухи о которых, по его словам, достигли не только Галлии, но и более далеких краев. Впрочем, в основном он осыпал комплиментами хозяина замка. Кухулин как будто не казался возгордившимся от такой похвалы, однако и не высказывал своего неодобрения услышанному.

— И еще по всей Галлии разошелся слух, — продолжал восторженно восклицать галльский купец, — что Кухулин может двигать горы, сбивая их ребром ладони. Многие галлы хотели бы иметь в союзниках в борьбе против римлян или для обороны от других врагов такого воина, а также других воинов Красной Ветви, если бы только ольстерцы решили прийти в Галлию и показать свое умение!

— Мы все — воины Красной Ветви, — ответил Кухулин, смеясь над восторженными речами своего гостя. — Мы стремимся превзойти лишь друг друга для упрочения нашей славы и славы Ольстера.

Форгалл посмотрел на него и улыбнулся, вертя в руках пустой кубок.

— Но разве не гласит пророчество, что Кухулин будет величайшим из них, хотя жизнь его и будет коротка?

Наступила короткая пауза. Все ждали, что ответит Кухулин.

— В пророчестве говорится и о том, и о другом, — наконец произнес он, не поднимая глаз.

Форгалл не отступал.

— И все же сейчас Кухулин — лишь один из многих великих воинов Красной Ветви. Разве не наступила пора твоему мастерству соответствовать твоему положению, твоим стремлениям?