Он не знал, что ему делать со своими мыслями и ощущениями, и заснул, чувствуя себя совершенно беспомощным.

Выходит, он до сих пор все помнит. «Хотя как не помнить, еще и двух месяцев не прошло».

Он встал и вышел в коридор.

— Закурим? — спросил пожилой седоватый мужчина, стоявший у окна. — Прямо не верится, что домой еду. Сын небось уже на станции ждет. Сынок мой. Целую неделю один сидит, а ведь он у меня школьник.

— А мать?

— Умерла летом. Летом. Я дом построил, а она умерла. Я работаю, а мальчонка сидит один в новом доме. Вот у меня фотография, взгляните.

Он достал потрепанный пластиковый бумажник. На Михая Балога взглянуло размытое детское личико.

— Маленький еще, — сказал он.

— Да. Маленький. В пятом классе. В шестой пойдет. Он у меня голубцы любит. Я ему по воскресеньям готовлю, а он потом ест всю неделю. Хотя он и сам уже готовить наловчился. Без матери жить… такое дело…

— Маленький он, не страшно одному?

— У него собака, она всю ночь при нем.

— Понятно, — сказал Балог как бы про себя.

Седоватый наконец дал ему закурить. Звякнула табакерка. Седоватый провел по ней кончиками пальцев, подул на нее и сунул в задний карман брюк. Глубоко затянулся и повернулся к Балогу.

— Только и осталось, что покурить. Кабы не это…

Михай Балог кивнул. Оба разом взглянули на сигареты. Балог держал свою, как всегда, горящим концом к ладони. Руку он прятал за спину, чтобы никто из проходивших мимо не выхватил сигарету из пальцев. Затянувшись в очередной раз, он совсем было собрался что-то сказать, но седоватый опередил его:

— Приходилось вам думать о смерти?

— О чем?

— О смерти. Ведь…

И осекся, глядя на помятое лицо с запавшими круглыми глазами, на впалую грудь и дрожащие руки. Лицо это на глазах посерело и осунулось еще больше. Глаза — не крупнее булавочной головки, того и гляди, совсем провалятся в глазницы.

Седоватый достал маленькую расческу, зачесал волосы назад и в замешательстве спросил Балога, не хочет ли он причесаться. Балог не услышал вопроса и ничего не ответил.

Кто-то хлопнул его по спине и крикнул:

— Пошевеливайся, Михай, приехали!

Он вошел в купе, снял с багажной полки венок и вышел в коридор, неся его под мышкой. Седоватый взглянул на него, заметил венок и хотел что-то сказать, но Михай Балог сразу направился к выходу.

Оставшийся в поезде мужчина поднял оконное стекло, положил голову на руки и долго провожал Михая Балога взглядом.

Дома.

Поезд дернулся в последний раз и остановился, скрипя. Балог стоял за спиной у гривастого Эрне. Правой рукой тот обнимал девицу. Платок соскользнул у девицы с головы и лежал на плечах. Алый шелковый платок.

Один за другим сошли с поезда. Было очень рано, но солнце уже взошло. Кроны деревьев то скрывали, то пропускали лучи.

— Пошли, Михай, корчма уже открыта.

— Вряд ли, — неуверенно сказал он.

— Пойдем выпьем. Пошли.

Он хотел сказать, что у него умерла жена, но они уже удалились. С поезда сходили тихо, а сейчас снова расшумелись вовсю.

Он пошел по тропинке вдоль путей. «Так скорее доберусь до дому, здесь дорога короче».

В другой раз он пошел бы с ними в корчму, но сегодня — нельзя. Он слышал, как тронулся поезд, слышал свисток паровоза, а обернувшись, увидел, как исчезает за поворотом последний вагон.

«Только рассвело, еще можно все успеть».

Он очень спешил, хотелось как можно скорее добраться до дому. Его зазнобило, он застегнул куртку. Когда-то давно, вспомнилось ему, здесь, у железнодорожной насыпи, были густые заросли лозняка, он ходил сюда за лозой каждую осень.

«Может, и теперь есть, только лозу, должно быть, давно сняли».

Он повернул на дорогу, ведущую к поселку. Ветер раскачивал ветви акаций-великанов; Балогу вдруг подумалось, что на этом проселке всегда дует ветер, и всегда в одну и ту же сторону. Он шел по обочине, над головой шумели ветви, ботинки насквозь промокли от росы.

Балог искал взглядом свой дом. «Там она лежит. Я не верю, этого не может быть, чтоб она там лежала».

Все было как обычно. Вот так он возвращался домой много раз, а жена еще лежала в постели либо ждала его на дороге. Иногда он заставал ее во дворе с метлой в руках.

Балог взглянул налево, тут ветер как раз приподнял склоненную ветку, и он увидел свой дом. Дом стоял ослепительно белый в резком утреннем свете. Внезапно ему померещилось, будто дом поворачивается и приближается к нему. Он догадался, что это всего-навсего обман зрения, но голова все равно закружилась. Он ведь со вчерашнего дня ничего не ел и почти не спал ночью…

Наконец он добрался до дому.

— Нужно похоронить ее сегодня, — сказала та самая женщина, что жила по соседству с Аладаром. Муж ее все еще сидел в тюрьме. — У попа я вчера была, — продолжала она, — к двум придет. Кооператив две телеги дает, чтоб до кладбища доехать. Тебе только гроб купить.